Леонид Ефанов - Покорение Крыма

Панин, разглядывая золотой перстень, подумал с некоторым удовлетворением, что в основательности рассуждений Екатерине отказать нельзя. «Говорит крепко... Только вот поспешает...»

Он поднял голову, возразил предупредительно:

— Я согласен с вашим величеством, что для избрания нового хана следует приобщить крымцев к уже отторгнувшимся ногайским татарам. Но для этого потребно, чтобы князь Долгоруков преуспел военными предприятиями посеять в Крыму ещё большее разномыслие... И только ежели Крым, вопреки ожиданиям и под действием оружия, — ни весь, ни частью — не будет привлечён к одинаковым с ордами намерениям, тогда следует мыслить об утверждении особливого над ногайцами хана. Чтоб, по крайней мере, их отложение приобрело большую прочность.

— Но как же ногайские просьбы?

— Поручите господину Щербинину удостоверить орды, что для них самих полезнее будет приступить к избранию хана в удобное для того время... А когда оно наступит — мы укажем!

— Удовлетворятся ли они вразумлениями Евдокима Алексеевича? Ну как своеволие проявят?

— Думаю, что такого не произойдёт... Однако для сохранения между их начальниками единомыслия и для предвидения всякого возможного колебания разумно учинить с нашей стороны за ними такое надзирание, которое неприметным образом проникало бы во все мелочи и подробности ногайских дел. И чем дальше они будут находиться от Крыма, исключая себя от участвования в тамошних делах, тем больше следует приглядывать.

Панин говорил убеждённо, умно, и Екатерина, положившись на его прозорливость, согласилась подождать с выбором нового хана. Но добавила предостерегающе, что ордынских начальников надо всё же удостоверить в уважении к их желанию иметь ханом Шагин-Гирея.

— Ежели Селим-Гирей и его диван станут упорствовать в своей верности Порте, тогда пойдём с этого козыря...

Рескрипт, отправленный Щербинину, гласил:

«Мы даём своё согласие, чтоб он был избран и дал от себя обязательство быть ханом над всеми татарскими народами, отложившимися от Порты, обязывая сверх того навсегда остаться в независимости и союзе с империей, управляя татарами по древним их обыкновениям и законам...»

А далее Щербинину предписывалось — в ожидании результатов похода Долгорукова — осторожно, чтобы это не выглядело принуждением, затянуть на неопределённое время избрание Шатина ханом.

Важное указание содержалось и в рескрипте Долгорукову, который должен был отторгнуть полуостров от Порты не только силой оружия, «но и соглашением с начальниками».

Май — июнь 1771 г.

Покинув лагерь на Московке и совершив четырёхдневный переход, Вторая армия подошла к другому лагерю, разбитому у небольшой речушки Маячек. Здесь с ней соединилась дивизия Берга, поредевшая после ухода к Енишу деташемента генерал-майора Фёдора Щербатова.

Два дня полки отдыхали, приводя себя в порядок и поджидая отставшие обозы, а 27 мая барабаны снова ударили генерал-марш.

В последующие десять дней армия прошла 187 вёрст. Двигаясь шестью колоннами вдоль берега Конских Вод, перейдя на половине пути по насыпанным переправам болотистую лощину, дивизии миновали урочище Плетенецкий Рог, по понтонным мостам перешли речку Белозёрку, натужно поднялись на крутую гору и далее ровной и прямой дорогой дошли до реки Рогачик; здесь снова с помощью понтонов осуществили переправу, преодолев несколько глубоких, размокших от дождей балок, некоторое время стояли на берегу Днепра, пополняя запасы воды, затем в обход крутых лощин, удлиняя и без того нелёгкий путь по гористой местности, подошли к Кезикермену. Измученная, утомлённая армия ждала отдыха, и Долгоруков объявил, что у Кезикермена будет стоять три дня.

С утра инженерные команды взялись за кирки и лопаты, плотники застучали топорами — командующий приказал заложить ретраншемент, в котором надлежало оставить провиантский магазин с запасами на два месяца, почти все понтоны — в степном, маловодном Крыму они были не нужны, — прочие бесполезные теперь тяжести. Работая от зари до заката, команды за два дня успели сделать немного, но продолжить строительство должны были оставляемые для охраны магазина две роты солдат, три эскадрона карабинеров и 600 казаков.

— И чтоб в неделю управились! — пригрозил Долгоруков, тряхнув кулаком.

На рассвете 9 июня вновь загремели барабаны, зашумел просыпающийся лагерь. Начинался заключительный этап похода — от Днепра на Крым, к Перекопу.

Несмотря на успокаивающие рапорты, ежедневно присылаемые шедшим в авангарде Прозоровским, что татары ведут себя смирно, Василий Михайлович не стал искушать судьбу — поменял строй: теперь по ровной, открытой степи пехота шла батальонными каре, между которыми расположились обозы и артиллерия, а спереди и по флангам — для охранения — трусили кавалерийские полки.

Пройдя за два дня 64 версты, армия остановилась в Мокрой Лощине и сутки отдыхала, готовясь к последнему маршу. (До Перекопа оставалось всего 17 вёрст).

А вечером Долгоруков собрал генералов и пробасил:

— В два часа после полуночи вершить молебствие с коленопреклонением о даровании оружию её императорского величества достойной виктории... В три — выступаем!..

12—16 июня 1771 г.

Полдень... Белое южное солнце равнодушно калит иссохшую, потрескавшуюся землю. Со стороны Сиваша вялый ветер несёт солено-горькое зловоние затхлой воды и гниющих водорослей.

Степь безмолвна... Недвижима... Но турецкие янычары на башнях Op-Капу беспокойны. Дежурный булюк-баша в пропотевшей зелёной куртке раз за разом скользит зрительной трубой по дрожащему в мареве горизонту, внимательно разглядывает расположившийся в нескольких вёрстах от крепости отряд русских войск.

Отряд — это был авангард князя Прозоровского — подошёл к Перекопу вчера, и турки понимали, что вслед за ним должны появиться главные силы Долгорук-паши. Их ожидали дня через два. Тем не менее находившийся в крепости хан Селим-Гирей приказал усилить янычарские караулы и вести наблюдение непрерывно.

Хан задумал нанести мощный удар своей конницей по подходящим русским полкам, отбросить их от перешейка в безводную степь и постоянно — днём и ночью — атакуя небольшими отрядами, принудить отступить. Он был уверен, что измученная бескормицей и жаждой армия совершить второй поход не сможет.

Булюк-баша утомлённо смахнул с закопчённого загаром лба липкие капли пота, снова приложился к трубе, повёл ею по серой степи; руки его дрогнули, замерли, лицо вытянулось. Оставив трубу на тёплом камне, он бросился к лестнице и, прыгая по крутым ступеням, сбежал вниз.

Спустя несколько минут на башню торопливо поднялись каймакам Эмир-хан, янычарские аги Осман и Али, за ними — хан Селим-Гирей.