Игорь Минутко - В июне тридцать седьмого...

Ранним утром 30 апреля 1917 года предстанет вдали Тула, и сначала увидит Евдокия дымы, трубы, кауперы Косогорского металлургического завода, он будет надвигаться на неё грохочущей безжалостной мощью, огнями, хаосом железа и грохота, и почудится Евдокии Заикиной: рушится, падает в бездну её жизнь...

1. Мы, крестьяне Симоновской волости, Алексинского уезда, Тульской губернии, собрались на волостном сходе 30 апреля, обсудив положение, признали, что революция ещё не закончена, и решили поддерживать революцию вплоть до завоевания всех политических прав всего трудового народа всей России.

2. По отношению к Временному правительству — мы поддерживаем его постольку, поскольку оно будет идти в тесном контакте с Советами рабочих и солдатских депутатов и не будет расходиться с требованиями крестьян в земельном вопросе.

3. По отношению к войне постановили приветствовать воззвание Совета рабочих и солдатских депутатов г. Петрограда ко всем воюющим народам о свержении ими своих правительств, о заключении мира на основе равенства и братства.

30 апреля 1917 года

Считая, что частная собственность на землю противоречит народным интересам, съезд высказывается за социализацию земли, то есть за изъятие её из товарного оборота и обращение из частной собственности отдельных лиц и групп в общенародное достояние на следующих началах: все земли поступают в заведование центральных и местных органов народного самоуправления, начиная от демократических организованных бессословных сельских и городских общин и кончая областными центральными учреждениями. Пользование землёй должно быть уравнительно-трудовым, то есть обеспечивать потребительскую норму на основании приложения собственного труда — единоличного или в товариществе; рента путём специального обложения должна быть обращена на общественные нужды; пользование землями, имеющими не узкоместное значение (обширные леса, рыбная ловля и т.п.), регулируется широкими органами самоуправления; недра земли остаются за государством, земля обращается в общенародное достояние без выкупа; за пострадавшими от этого имущественного переворота признается лишь право на общественную поддержку на время, необходимое для приспособления к новым условиям личного существования.

6 апреля 1917 года

Сего 15 апреля я послал Вам письменное заявление об оказании мне защиты против самовольных действий крестьян, чьи надельные земли окаймляют моё имение при селе Ржеве и пустоши Ясенках, и присылки от Вашего имени уполномоченного для вразумления крестьян и прекращения их самовольных выступлений. Ржевский волостной старшина, единственное лицо, коему доверено ныне наводить порядок в деревне, уже более недели тому назад уехал в Тулу, и неизвестно, когда вернётся. Таким образом, никакой власти на месте нет, и царит безудержный произвол.

Из моей Ясенковской рощи выжит лесной сторож, под влиянием угроз ушедший оттуда, лесная сторожка растаскивается по частям, равно как и двор при ней; выбраны двери, оконные рамы, перегородки, потолок, расхищен омшаник, где хранились пчелиные ульи и колоды, а также забор вокруг пасеки, порублено и увезено несколько сажаных берёз; народ безвозбранно ходит в мой лес за хворостом и дровами, и лес мой теперь остался без всякой охраны.

Крестьянская скотина пасётся, вопреки моему письменному запрету, на моих угодиях, вытравливая корма, причём пренебрежение к чужому достоянию настолько безгранично, что крестьянские лошади и коровы пускаются на выпас даже на мои поля, засеянные пшеницей и рожью, и мои посевы озимого хлеба вытравливаются и вытаптываются крестьянской скотиной.

Крестьяне запахали мои пахотные земли под посев овса, причём худшие десятины бросили необработанными, а выбирали только лучшие земли. Они запахали даже мой клевер на соседнем клине. Теперь мне негде будет кормить свою рогатую скотину и лошадей.

Я прошу вразумить крестьян, с коими до сих пор всегда жил душа в душу, по-добрососедски, и остановить расхищение моего леса и уничтожение моих посевов, остановить вспашку и засев овсом моего парового клина. Прошу о принятии решительных мер. Ибо если сейчас не будет сделано, потом поздно будет для всей России.

20 апреля 1917 года.

...Весна была поздняя. Стоя у перил моста над Упой, Григорий Каминский смотрел на бурную мутную воду, по которой изредка проплывали последние льдины — ледоход прошёл, зато всё прибывала и прибывала вешняя вода, грозя затопить улицы Заречья на левом, низком берегу, который полого спускался к реке. Дул сильный влажный ветер; ему было приятно подставлять разгорячённое лицо.

Только что закончился митинг в казармах 30-го пехотного запасного полка, расквартированного в Туле, Каминский выступил там, яростно споря с меньшевиками и эсерами, — основные вопросы, естественно, отношение к власти и войне, и сейчас Григорий заново переживал все подробности этого азартного поединка. Перед глазами возникла возбуждённая, орущая солдатская масса на плацу, который замыкали серые унылые казармы; в этой толпе было много женщин, солдатских жён или невест, и сейчас Каминский подумал: «Они все были на моей стороне. Вот уж кому ненавистна война, так это женщинам».

Он вынул из кармана часы-луковицу, щёлкнула крышка. Без пяти шесть.

«Не должна опоздать, Оля никогда не опаздывает».

И действительно, уже быстро шла, почти бежала к нему по мосту Ольга Розен, придерживая на голове шляпку с широкими полями, — её, того и гляди, сорвёт и унесёт в реку шальной весенний ветер.

«Как она спешит ко мне! И какая она прекрасная!»

— Простите, Григорий! — Дыхание её было частым. — Я не опоздала?

— Нет, нет.

— Еле убежала из гимназии. Там у нас торжественный молебен.

— По какому случаю?

— Разве вы не знаете? — Глаза её сияли, устремлённые на него. — На фронт отправляют женский батальон сестёр милосердия. Среди них много наших старшеклассниц...

— Вот этот квасной патриотизм, — перебил Григорий, — и погубит революцию.

Похоже, Ольга не обратила внимания на эти его слова, она спросила:

— Почему свидание на мосту? Мы куда-то идём?

— Да. В трактир Соборнова. Здесь рядом, на Луговой улице. Вполне демократическое заведение, с хозяином мы приятели. Я там часто бываю, когда оказываюсь в Заречье, есть где перекусить. Вы, Ольга, голодны?