Игорь Минутко - В июне тридцать седьмого...

— Нет... И я никогда не хожу в трактиры.

— У Соборнова я назначил встречу с одним человеком. Вам будет интересно. Идёмте, идёмте! — Он взял Ольгу за руку, увлекая девушку за собой.

Трактир был совсем рядом — спуститься с моста, немного пройти по Московской, свернуть направо за угол. Двухэтажный опрятный дом с широкими окнами на реку. Вывеска: «Трактиръ Соборнова» с лубочными самоварами по краям.

Зал бы просторен, чист, безлюден в этот час. Лишь у среднего окна за столом вокруг самовара сидели трое: два солдата и деревенская женщина с озабоченным усталым лицом.

Хозяин трактира, высокий, худой, с лысеющим черепом и гибкой спиной, провёл Григория и Ольгу мимо этого стола, и Каминскому показалось, что солдата и женщину он только что видел на митинге; те вроде бы тоже узнающе взглянули на него и о чём-то тихо заговорили.

— Вот-с, прошу-с, гос... — Соборнов тут же поправился: — Прошу-с, граждане. Мы очень даже сочувствуем новой власти. Очень-с!

— Мы не власть, — засмеялся Каминский. — Ещё не власть.

— Понимаем-с! Здесь вам будет удобно. — Стол был тоже у окна, близко от того, за которым чаёвничали солдаты и женщина. — Что подать-с?

— Пока ничего, — сказал Каминский, взглянув на Ольгу, и она ему согласно кивнула. — Мы ждём одного человека.

— Как изволите. — Соборнов легко, бесшумно удалился.

Его остановила женщина за соседним столом:

— Хозяин! Нам ишо самовар. Ентот испили.

— Момент-с! — Он забрал пустой самовар и на ходу сделал знак гармонистам.

Оказывается, в дальнем углу на маленькой эстрадке сидели, замерев, три гармониста в ярких подпоясанных рубахах и блестящих сапогах-бутылках. Они сидели так неподвижно, что их не заметили ни Григорий, ни Ольга. Сейчас гармонисты задвигались, переглянулись, приняли живописные картинные позы, разом рванули мехи своих инструментов и согласно, лихо запели частушечным речитативом:

Пропели гармонисты, посмотрели друг на друга и опять замерли, просто окаменели. Здорово это у них получалось!

— Как тут интересно! — прошептала Ольга. — Знаете, на кого они сейчас похожи? На филимоновскую игрушку. Видели на базаре филимоновские игрушки?

— Не приходилось, — сказал Каминский.

— Ой! Это же прелесть! Я вас в воскресенье обязательно на базар сведу. — Она помолчала. — Григорий, а кого мы ждём?

— Придёт Прокофий Николаевич Мигалов, редактор газеты «Свободная мысль». Он сам попросил о неофициальной встрече, без свидетелей. Звал к себе, а я, раз уж так, предложил этот трактир. Вполне нейтральная территория...

— Подождите! — перебила Ольга. — «Свободная мысль» — кадетская газета! И сам Мигалов — кадет. Сидеть за одним столом и беседовать с врагом?

— Врага надо знать... — Каминский помедлил, внимательно глядя в глаза Ольги. — Потом, он сам предложил встречу. Любопытно — зачем? И Мигалов человек стоящий... Стоящий нашего пристального внимания. Профессор истории, два университетских образования. Нельзя, Оля, просто отмахнуться от конституционных демократов.

— Ну и ну! — Ольга Розен даже развела руками. — Или я чего-то не понимаю...

Между тем за соседним столом, на котором появился кипящий самовар, принесённый молодым половым, и миска с сероватыми бубликами, разговор шёл достаточно громко, и Каминский сказал:

— Давайте послушаем. Интересно!

Женщина разливала чай по чашкам, а солдат с дёрганым, подвижным лицом говорил:

— Семён, а Семён! Слышь, Семён?

Второй солдат, постарше, покрупнее, с белым шрамом на левой щеке, от уха до рта, помалкивал.

— Ты ай оглох, Семён?

— Да чо тебе? — откликнулся наконец Семён.

— Чудно мне!

— Сызнову ему чудно! — завелась с полуоборота Евдокия Заикина, потому как это была именно она, и, поставив перед супругом чашку с чаем, грозно спросила: — Ты скоро ль домой вернёшься, бесстыжи твои глаза! Уж, считай, все мужики повертались! Только ты с Сёмкой, — зло кивнула на солдата со шрамом на щеке, — охламоны... Сарай нечиненый, детям нихто давно ремнём не стращаить, совсем от рук отбилися. Скоро сеять — усе на моём горбу, да?

— Служба, — сурово перебил Прохор — так звали, как уже известно читателям, мужа Евдокии, за которым она приехала в Тулу.

— Ты глянь — служба у яво! — Евдокия шумно отпила чай из своей чашки. — Служба у мужика на земле, по хозяйству своему. Вон Николай Пряхин дом железом кроить...

— Постой, сестра, — перебил её Семён, тот, что со шрамом, и всем тяжёлым корпусом повернулся к Прохору Заикину. — Так чо тебе чудно?

— А то самое! — Прохор даже пристукнул кулаком по столу. — Вот мы с тобой с одной деревни, с Луковки, сестру твою в жёны взял...

— Аль недовольны? — перебила Евдокия. — Али я тебе плоха?

— Идём дале, — не обратил внимания на супругу Прохор. — Я большевик, а ты меньшевик. А одно стерегём — оружию в арсенале. Чудно! Отчо так, а, Семён?

Семён задумался, насупив лоб, потом сказал тяжко:

— Откель нам знать?..

— Откель? А я те скажу! — возбудился Прохор. — Тёмный ты, Семён, хошь и приходскую отгрохал, вроде грамотный, однако ж ничо не кумекаешь. Ты к нам отшатнись. Твои меньшевики чо? А ничо! А наш Ленин? Землю крестьянам! — грит. Стал быть, дадуть большевики, мы то ись, землю...

— Дадуть они! — зло, непримиримо перебил Семён. — Держи карман.

— Семён, да ты ета чо? — чрезвычайно удивился Прохор Заикин. — Везде, повсеместно объявлено!

— Объявлено... — Снова долго, тяжко подумал Семён. — Вон к твоему братану на мельницу большевики заявились... У Евдокии спроси, она про дела своего деверя обскажет...

Опять Евдокия на подхвате:

— Заявилися! — чуть не запричитала она дурным голосом. — Ох уж и заявилися!..

— Дуло в рожу! — перебил её брат. — Всю муку последнего помола подчистую вымели. Расписку в зубы... А на кой она ляд? Куды с ей? Ты погодь... Отшатнись к вам... Поглядеть ишо надо, за кем сила.

— Ну, Семён, — возмутился Прохор Заикин, — ты прям тёмный. Дык народ голодует, наш брат рабочий. Накормить всех — текущий момент дня. Тут мы всем миром, дети труда. Видать, у старшого мово братана Василия нетути... ентой... революционной сознательности.

— Ох, Господи! — рубанул рукой трактирный воздух Семён по фамилии Воронков. — Я б на тя поглядел! Вот вам большевики землю дали...

— Ета как? — опешила Евдокия.

— Ну, вроде бы... Дали вам землю. Ты, Проша, её вспахал посеял, собрал хлебушко. А большевики твои приходят и грят: отдай задарма всё подчистую на дело революции...

— Дык, Семён... — Прохор Заикин круто поскрёб пятерней в голове. — Не дали ишо землю-то. Ты чо тако мелешь, а, Семён?