Игорь Минутко - В июне тридцать седьмого...

— От дурни! — совсем тут раззадорилась Евдокия. — От два дурня! Нет шоб крестьянску работу справлять... Ладно, Сёмка... Яму б тольки на сходках глотку драть, на работу не дюже злой. Сказано, семейства голопузая.

— Сестра, ты ета... — смутился Воронков.

— Шо «ета»? Али неправда? И мово сманул. Туды ж — абы языком молоть.

— Цыть! — проявил мужскую власть Прохор.

— Вы на яво поглядитя! — И Евдокия даже оглянулась на стол, за которым сидели Каминский и Ольга Розен, как бы приглашая их принять участие в конфликте. — Вы только на ентого охламона поглядитя! Я те покажу «цыть»! Я тя научу! — И она ловко схватила муженька за ухо. — Совсем от рук отбился с революцией своей! Я тя отутюжу!..

— Окстись, Евдокия! — угомонил сестру Семён Воронков, освобождая от цепкой руки женщины ухо товарища, вмиг покрасневшего. — Не дома, в обчественном месте. — И миролюбиво добавил: — Нет, Прохор, ишо глядеть будем, за кем идтить...

И все трое молча продолжали чаепитие.

А к столу, за которым сидели Григорий и Ольга, в сопровождении хозяина трактира подходил высокий человек лет сорока пяти в безукоризненном тёмном костюме-тройке, с галстуком, скреплённым брошью; интеллигентное, волевое лицо, густая копна седеющих волос, внимательные, глубокие серые глаза, во всём облике — напряжение, скрытое полуулыбкой.

— Вот-с! Вас ждут-с! — Соборнов отодвинул стул.

— Спасибо, любезный! — Пришедший, отбросив в стороны фалды пиджака, сел. — Добрый вечер! И за опоздание извините. На Киевской ни одного извозчика. — Он повернулся к Соборнову. — Раз уж аудиенция здесь... Немного водочки и что-нибудь закусить.

— Слушаюсь!

— А нам чая и бубликов, — сказал Каминский.

— Один момент-с! — Хозяин трактира бесшумно исчез.

Возникла неловкая пауза.

— Да! — спохватился Григорий. — Я же вас не представил. — Прокофий Николаевич Мигалов. А это Оля... Ольга Розен.

— Гимназистка второй женской гимназии! — с вызовом сказала Ольга.

— Весьма рад. — Мигалов еле заметно усмехнулся. — Новые времена: гимназистки в трактирах...

— И на демонстрациях! — перебил Каминский.

— Да, да... — Прокофий Николаевич отбил по краю стола дробь длинными белыми пальцами. — На демонстрациях. — И он вдруг продекламировал нараспев: — «Юноша бледный со взором горящим! Ныне тебе я даю три завета... Первый завет: не живи настоящим...»

— «Только грядущее область поэта»? — подхватил, перебив, Григорий. — Прокофий Николаевич, если вы предложили встречу для того, чтобы я выслушивал...

Мигалов протестующе замахал руками:

— Что вы! Что вы! Простите великодушно! Просто не могу преодолеть... Чёрт знает! Некоторой робости. И — не могу скрыть: вы для меня — загадка. С самого начала. Я был на женском митинге, когда состоялось, так сказать, первое явление народу...

— Это было замечательное явление! — перебила Ольга и — смутилась: румянец залил её щёки.

— Не спорю, замечательное. — Прокофий Николаевич с понимающей улыбкой посмотрел на девушку, Ольга смутилась ещё больше; Мигалов повернулся к Григорию. — Потом я вас много раз слышал на всяческих митингах. Невероятно! За месяц в Туле воссоздана большевистская организация, и во главе большевиков — студент! Ведь вы студент?

— Бывший студент.

— Бывший студент... — повторил Мигалов. — Тот факт, что вы незаурядный, талантливый человек, господин Каминский, чувствуется сразу. Я увидел в вас страстного, умного гражданина новой России, искренне желающего блага обществу, преданного революции...

— Позвольте уточнить, — перебил Каминский, — социалистической революции!

И тут у стола появились двое: молодой половой с самоваром в одной руке, с чашками и тарелкой с сероватыми бубликами в другой — то и другое на подносах. А хозяин трактира ставил перед Мигаловым гранёный штоф водки, тарелку с квашеной капустой, другую — с варёной картошкой и жирной селёдкой, посыпанными бледно-фиолетовыми дольками репчатого лука, ворковал:

— Прошу-с! Закусочка, уж извините — революция...

— Спасибо, голубчик! — Прокофий Николаевич потянулся к штофу. — Разберёмся.

— Приятного аппетита и доброй беседы-с!

Соборнов и молодой половой, за всё время звука не проронивший, ушли.

— У меня есть тост! — бодро сказал Мигалов.

— Я не пью алкоголь. — Каминский стал разливать чай по чашкам. — Мы вот чайку. Оля, вы не против?

— С большим удовольствием! — Ольга уже откусила бублик. — Хоть и из плохой муки, а тёплые, недавно испекли.

— Ладно, — вроде бы вздохнул редактор газеты «Свободная мысль». — Тогда я, с вашего позволения, в одиночестве. — Он налил себе рюмку водки. — Словом, так... Страна идёт к выборам Учредительного собрания, созыв которого назначен на ноябрь сего года. В нём будут представлены все партии России. Впереди первые в российской истории демократические выборы. И мой тост краток: за демократию в России!

Мигалов опрокинул рюмку в рот, стал закусывать.

Ольга и Каминский пили чай с тёплыми бубликами, которые оказались очень даже вкусными. Затягивалось молчание. Григорий сказал:

— Провозглашённый вами тост не наш. Уж извините... Если вы согласны на единственную поправку: за социалистическую демократию...

— Такую поправку принять не могу! — перебил Мигалов, налил себе ещё, усмехнулся невесело. — И... Что делать? Вторично пью в одиночестве. — Выпил, стал закусывать. Вдруг резко отодвинул от себя тарелку. — Значит, хотите, используя Советы как инструмент власти, перешагнуть через стадию буржуазно-демократического развития — сразу в социализм?

— Именно так! — подтвердил Каминский.

— Не выйдет. — В голосе Прокофия Николаевича зазвучала твёрдость. Твёрдость убеждения. — Во всяком случае, мирным путём — не выйдет!

— Почему? — спросила Ольга Розен.

— Буржуазия, которая не последняя сила в революции, будет защищать свою власть. А ведь сейчас Временное правительство — это и есть прежде всего власть буржуазии.

— То есть, — голос Каминского был полон напряжения, — вы, кадеты, будете защищать свою власть?

— И мы тоже. — Мигалов прямо смотрел на Григория. — Но не только мы. — Он помедлил. — Однако же главное в другом. Вы, господа большевики, уверены, что наш неграмотный, ожесточённый вековой рабской долей народ способен взять в свои руки политическую власть? А ведь именно этот грандиозный акт в конечном итоге предполагает социализм...

— Да! — перебил Каминский. — Именно так: народ способен взять политическую власть в свои руки. И это доказал Ленин!

— Поразительно! — От волнения лицо Мигалова порозовело. — Откуда это прямолинейное мышление? Русской интеллигенции всегда были свойственны сомнения, поиск истины вёлся мучительно... Почему вы, господин Каминский, не допускаете, что ваш Ленин может ошибаться? Он просто плохо знает политическое положение в стране — ведь совсем недавно вернулся в Россию после долгой эмиграции...