Игорь Минутко - В июне тридцать седьмого...

— Ленин не ошибается! — перебил Каминский. — И в той борьбе, которая началась, мы, большевики, не можем колебаться, прикидывать варианты, заниматься словоблудием. А именно так ведут себя прочие партии... Простите, пожалуйста! Надо действовать, надо идти до конца к намеченной цели.

— Понятно... — Чувствовалось, что Прокофий Николаевич сдерживает себя, стараясь говорить спокойно. — Как сказал предшественник вашего кумира? «К топору зовите Русь!» И — ату! Ату думающих иначе!

— Простите. — Каминский, наоборот, не смог укротить раздражения в голосе. — Честно говоря, я не могу взять в толк, зачем вам понадобилась эта встреча?

— Да, действительно, мы увлеклись спором, а самое важное... — Мигалов подыскивал слова. — Понимаете... Повторюсь: я вижу в вас честного, самоотверженного молодого человека, искренне преданного русскому народу. Если искать исторические параллели... Вы мне напоминаете народовольцев.

— Народовольцы ошибались! — резко сказал Григорий. — Их тактика индивидуального террора...

— Вот! — поспешно перебил редактор «Свободной мысли». — Совершенно верно! А сейчас ошибаетесь вы! Трагически ошибаетесь! Вы и сотни, может быть, тысячи честных молодых людей, подобных вам, которых увлекли за собой большевики-эмигранты... Для этого я и искал с вами встречи. Предостеречь, убедить, пока ещё не поздно...

— Может быть, поздно? — насмешливо перебил Каминский.

— Да, да! — Страстность и убеждённость звучала в голосе Мигалова. — Может быть поздно... За вами идёт всё больше простых людей, крестьян, рабочих. Вернее, за вашими демагогическими призывами... Поймите, наш народ ещё дитя, он только очнулся от многовекового рабства, у него нет никакого опыта политической жизни. Я призываю вас осознать эго. Сейчас, сегодня вы, большевики, создаёте беспрецедентную ситуацию в России, когда одна ваша партия борется за немедленный социализм... его идеи, естественно, привлекают народ. На практике — это борьба за власть, вы рвётесь к ней, прикрываясь социалистическими лозунгами. В народной среде вы провоцируете, вы уже разбудили самые низменные инстинкты...

— Самые низменные инстинкты?! — с возмущением перебил Григорий.

— Протрите глаза, и вы в этом убедитесь. Что происходит в деревне? К чему призывают многие рабочие на митингах ваших площадей? К вселенскому погрому! К попранию закона. И в этой обстановке ваша борьба за власть... получается, за единоличную власть, в вашей же партии неизбежно породит, может быть, уже породила, авантюристов, которые пойдут ради этой власти на всё. И это будет драмой не только большевиков — это станет драмой всей России. Ах, если бы вы меня услышали! Достучаться бы в ваше сердце!..

Лубянка (ночь с 25 на 26 июня 1937 года)

...Он пришёл в себя уже на белом табурете, ощущая, как по раскалённому телу, упоительно охлаждая его, стекает вода. В голове волнами накатывал гул. Глаза с трудом разлепились — перед ним стоял некто в белой рубашке, в синих галифе и надрезанных сапогах с пустым ведром в руке.

Вокруг белого табурета, на котором сидел бывший нарком здравоохранения Советского Союза Григорий Наумович Каминский, растеклась лужа. Вся одежда на нём была мокрой.

Приятный баритон пропел:

Каминский, преодолевая острую боль, пронизывающую шею и жалящим ударом отозвавшуюся в затылке, повернул голову. Яркий круг света падал на стопку белых листов бумаги и чернильный прибор из коричневого мрамора; к чернильнице была прислонена длинная школьная ручка с пером «Пионер». Холёная рука серебряной ложкой помешивала в стакане, удобно утонувшем в серебряном же подстаканнике; янтарного чая в нём оставалось меньше трети, и там плавал бледно-коричневый разлохматившийся кружок лимона.

— Повторяю вопрос, — сказал Борис Вениаминович Родос, следователь по особо важным делам. — В какому году... — он помедлил; позванивала ложка в стакане, — в каком году вы вступили в партию большевиков?

— В тысяча девятьсот тринадцатом. — Каминский не узнал своего голоса: он был хриплым, сдавленным.

— Так-с... — Скрипело перо по бумаге, разбрызгивая точки маленьких фиолетовых клякс. — Пропустим вашу так называемую революционную деятельность в Минске. — Родос порылся в бумагах на столе, извлёк лист, убористо исписанный. — И в Москве тоже, в студенческую пору. Кто в младые годы... Так! Сейчас меня интересует в вашей жизни Тула. Упростим процедуру. Перечисляю занимаемые вами посты с марта семнадцатого и до конца двадцатого года, когда вы отбыли из Тулы в Баку со своими приспешниками...

— Я протестую! — перебил Каминский, и слепая ярость огненно-красного цвета чуть не сорвала его с табурета.

Сильные цепкие руки сзади надавили на плечи, и снова оглушительная боль чуть не лишила его сознания.

— Итак, перечисляю посты. До октября во главе тульской большевистской организации, затем, с восемнадцатого года, — председатель Тульского губкома партии, председатель губисполкома. Всё верно?

— Да...

— Далее. Редактор газеты «Пролетарская правда», которая по вашему предложению скоро стала называться «Коммунар». Кстати, интересно, почему не «Коммунист»? Понимаю... Вам милее буржуазная революция французского образца.

— Какая чушь! — вырвалось у Григория Наумовича.

— Молчать! — заорал Родос. Возникла долгая пауза. Следователь по особо важным делам отхлебнул из стакана остывший чай. — Следующий вопрос. — Теперь он говорил спокойно. — Когда в семнадцатом году вы вступили в сговор с руководством кадетской организации в Туле с целью перевести социалистическую революцию на рельсы буржуазной?

Григорий Наумович Каминский не смог сдержать короткий смех.

— Ну, это уж совсем бред, — отсмеявшись, сказал он, одновременно подумав: «Значит, материалы на меня у них собраны давно».

— Бред, говорите? — Родос многозначительно молчал. — Вы отрицаете свои встречи накануне Октября с лидером тульских кадетов, редактором газетёнки «Свободная мысль» господином Мигаловым?

— Не отрицаю. Только не встречи. Была всего одна встреча, и я о ней, вернее о нашем политическом споре, опубликовал статью в «Пролетарской правде». Мигалов мне ответил в своей газете. Возникла полемика...

— Ах, полемика! — с насмешкой перебил Родос. — Накануне решающих боев? Дымовая завеса, чтобы плести сети против руководства большевиков в Туле...

— То есть... — перебил Каминский, воспалённым мозгом понимая весь абсурд происходящего, но не в силах сдержаться, — против самого себя?

— Вам не удастся, гражданин Каминский, — спокойно и убеждённо сказал Борис Вениаминович, — запутать следствие, факты о вашем преступном сговоре с тульскими кадетами у нас в руках!