Павел Басинский - Посмотрите на меня. Тайная история Лизы Дьяконовой

Она уходила от него почти счастливая! Ведь он не только прописал ей лекарство (“валериану с нашатырем”), но и сказал, что всегда готов служить ей “нравственной опорой”. Это давало надежду на еще одно свидание с ним. Он проводил ее до дверей.

После посещения Ленселе, которое ничего не решило, Дьяконова (или ее героиня) неожиданно, выражаясь простым языком, “пускается во все тяжкие”. Конечно, в тех пределах, которые могла позволить себе купеческая дочь.

В новом пансионе, куда переселилась Лиза по совету Ленселе, снимала квартиру французская писательница по имени Кларанс. Имя, скорее всего, вымышленное. Уж больно оно “говорящее”. Кларанс — это от “claire”. По-русски “ясность”.

Не первой молодости, хромоножка, Кларанс тем не менее была чрезвычайно живой, привлекательной и очень сексуальной особой. На ее квартире собиралась парижская художественная богема. В основном это были французы и русские.

Кларанс когда-то писала серьезные книги, но со временем поняла, что зарабатывать можно только бульварными романами. Возможно, один из ее романов Лиза и читала однажды, купив его начало у мальчишки-газетчика. Другой роман Кларанс не без смущения дала ей почитать хозяйка пансиона, пожилая madame Tessier. Роман чуть не вогнал девушку в краску.

Действительно, права madame Tessier, с той только разницей, что такие романы одинаково “чересчур” и для женщины, и для мужчины. Это был такой откровенно-сладострастный роман, какого я никогда еще не читывала. Тут были и “гибкие тела”, и “надушенные юбки”, и “оргия ночи”, и le sang chaud de la luxure [53] Жаркая кровь сладострастия. — П. Б. . Смелая и откровенная фантазия, но без таланта Зола [54] Эмиль Золя. — П. Б. .

Кларанс захотела познакомиться с новой русской, и madame Tessier привела Лизу на ее вечеринку. Кларанс сразу очаровала Дьяконову.

Кларанс была интересная особа, начиная с внешности… Короткие черные завитые волосы обрамляли ее бледное лицо с правильными чертами и блестящими темными глазами; черные, как бархатные, брови оттеняли белый лоб. Ее хрупкая, тонкая фигурка, несмотря на физический недостаток, отличалась необычайной подвижностью… Черное платье фасона Tailleur [55] Tailleur — по-французски “закройщик”. Платье-tailleur, прообраз нынешнего делового костюма, впервые сшил английский портной для принцессы Уэльской в конце XIX века. Им был скопирован мужской костюм, который он перенес на женское платье, разделив его на двойную юбку и корсаж. Последний со временем превратился в жакет. , безукоризненной простоты и изящества, сидело на ней ловко, и вся она казалась какой-то оригинальной, живой картиной, откуда-то зашедшей в эту гостиную.

Лиза тоже пришлась Кларанс по душе. Между ними завязалось нечто вроде дружбы. Они были антиподами, и, быть может, поэтому были нескучны друг другу.

Сам по себе салон был малоинтересен. Здесь собирались непонятные люди, которые валяли дурака, флиртуя с Кларанс на грани фола. Ей это явно льстило, но при этом она постоянно показывала, что хорошо знает цену этим мужским ухаживаниям, если не сказать проще, приставаниям. И мужчины это тоже понимали, что придавало всему вечеру атмосферу игры.

Когда Кларанс с Лизой оставались наедине, Кларанс оправдывала свое “говорящее” имя. Она легко, как бы играючи, прояснила Лизе многие вопросы, которые девушка боялась задавать даже самой себе. Например, о девственности.

Не то чтобы Лиза придавала этой проблеме большое значение. Скорее для нее этого вопроса вообще не существовало. Воспитанная в купеческой среде, она, конечно, была уверена, что до брака обязана остаться девственницей. Но, как мы помним, начитавшись “Крейцеровой сонаты” Толстого, Лиза еще в ранней юности перенесла этот закон и на мужчин. Ее жених обязан быть девственником . Иначе получается несправедливость.

Однажды это помешало ей продолжить роман с юношей в Ярославле, хотя и Лиза была ему симпатична, и он ей был небезразличен. Но! Он познал женщин!

Лизе как-то не приходило в голову то, о чем с усмешкой поведала ей Кларанс. Если мужчина может иметь сексуальный опыт до брака, с какой стати на это не имеет права невеста? Вот вам, милочка, и будет справедливость!

— Видите ли, по-моему, люди напрасно так рассуждают о добродетели. Девственность — отнюдь не добродетель, а скорее — противоестественный порок. Ведь как мы созданы? А? К чему же нам атрофировать то, что дано природой? Мы должны жить согласно ее законам. И величайшая ошибка всех религий лежит в том, что они возводили девственность и воздержание в культ. Вот почему я ненавижу буржуазную мораль.

Лиза тоже ненавидела буржуазную мораль. Эти слова стали для нее “откровением”.

За Лизой, как она утверждает в дневнике, ухаживали двое молодых людей — немец и француз. Немец даже без предупреждения поехал за ней в Англию, но она “выставила его за дверь”. Между тем и Бертье не на шутку ее “атаковал” [56] Любопытно, что слово “атаковать” в смысле настойчивого ухаживания за девушкой не является новоязом. Его употребляли уже в конце XIX — начале ХХ века. . Однажды они сидели у Лизы вечером, “не зажигая лампы”.

В сумерках комнаты видно было, как красивые темные глаза Бертье смотрели на меня. И я смотрела на него… и потом, сама не знаю — как, меня обхватили сильные руки, и горячие губы прижались к моим губам. Я закрыла глаза. “Милая, дорогая, любимая… полюбите меня — хоть немножко. Я буду и этим счастлив… Вся моя жизнь — ваша…” — слышала шепот.

И я позволила ему быть моим пажом…

Все смешалось в голове и романе-дневнике Дьяконовой. Облысевший Ленселе, в которого она влюблена и который не любит ее. Влюбленный в нее Бертье, который младше ее на несколько лет и в котором она видит только “мальчика”. Собственная абсолютная неопытность в этих вопросах и настойчивый зов плоти…

Мысль о том, что у нее есть не только ум и душа, но и тело, до сих пор не приходила к Лизе.

Понять это помог скульптор Карсинский.

Вспомним, какое потрясение испытала Дьяконова, когда увидела себя с распущенными волосами на фотографии Мрозовской. Это было для нее именно потрясение и начало новой жизни, которая действительно началась с приездом во Францию.

Распущенные волосы, всего лишь элемент внешней свободы и раскрепощенности, так много значили для Лизы, что в парижском дневнике она не раз возвращается к этой теме.

Она распускает волосы и словно превращается в другую девушку… Даже правильнее сказать — женщину.

Глядя на свою фотографию, Лиза замечает: распущенные волосы — символ то ли греховности, то ли раскаяния, то ли невинности, когда незачем прятать волосы под чепчик.