Павел Басинский - Посмотрите на меня. Тайная история Лизы Дьяконовой

При нахождении тело, с дорогими серьгами в ушах, лежало на краю водоема лицом вниз, ноги висели через край, так что оно при следующем подъеме воды, вероятно, было бы увлечено также и через этот нижний уступ водопада.

Тело уже значительно предалось разложению, от волос были только остатки, верхняя же часть лица до сдвинутой кожи сохранилась довольно хорошо. Судебное следствие, равно как и вскрытие тела окружным врачом, не дали никакой точки опоры, чтобы предположить преступление.

12 сентября 1902 года. Инсбрук.

Он пил шестой день подряд.

Раньше он не позволял себе этого в присутствии Маши. Не говоря уже о теще. О том, что он запойный пьяница, не знал никто. Ни жена, ни теща, ни оставшиеся в Литве мать с братьями, ни даже друзья-поэты, считавшие его флегматичным, рассудительным прибалтом, полиглотом и… так уж и быть, тоже поэтом. Поэты милостиво согласились пустить его в свой круг, но Юргис всегда подозревал, что куда больше его стихотворений поэтов интересует его дружба с издателем Поляковым, богатым фабрикантом и любителем поэзии, с которым он подружился еще в студенческие времена.

Как странно сложилась его судьба! Она вся соткана из противоречий. Сын бедных литовских крестьян, недоедавший в каунасской гимназии и Московском университете, как он мог объяснить, что в его дружбе с Поляковым и женитьбе на Маше, любимой дочери ярославского купца, отливавшего колокола по заказу его императорского величества, не было ни малейшего расчета. Главное — почему он должен это доказывать?! И — кому? Никто ведь его ни в чем не упрекает. Никто не говорит ему: “Да ты ловкач, Юргис! Дружишь с миллионером, женишься на дочке миллионера, э-э-э, Юргис, да ты непрост, ты себе на уме, Юргис, хитрый литовец!” Никто не говорит. Потому что и так понятно. Не может сын бедной литовской крестьянки, обученный грамоте деревенским ксендзом и подвергавшийся унижениям в классической гимназии за литовское происхождение, по зову сердца дружить с русским фабрикантом и жениться по любви на дочке русского купчины. Если бы это было правдой, он бы первый в нее не поверил. Хотя это было чистой правдой.

Вся его жизнь, как он теперь ее понимал, соткана из таких противоречий. С Поляковым они сдружились потому, что оба были в университете белыми воронами. Оба, по какой-то иронии судьбы, увлекались не тем, чем было положено. Не точными науками, а иностранными языками. И вместо того чтобы заниматься математикой на своем факультете, бегали на лекции филологического факультета. Обоих не понимали родственники. И даже такая страсть, как обоюдная любовь к Кнуту Гамсуну, сближала их гораздо крепче, чем что-то другое. Потому что литовский крестьянин и русский фабрикант не должны любить Кнута Гамсуна.

Маша… Ее братья при встрече с ним подавали ему два пальца, брезгуя настоящим рукопожатием. Нищий репетитор, инородец-католик, как он смел вообще мечтать, что эта девушка, красивая, изящная, с хорошими манерами, пианистка, воспитанная в великорусской семье, еще не утратившей крестьянских корней, но уже имевшей вкус к дорогим винам, роскошной мебели, французскому белью… Ее растили, как выращивают в оранжерее заморский цветок, нежный и изысканный, с неземным ароматом! Их чудо, их радость, надежда всей семьи! И это все достанется ему ?! Потому что он, видите ли, сочиняет какие-то стишки , которые еще и нигде не напечатаны! Как было объяснить ее родственникам, что виноват в этом не он, а они? Они сами переусердствовали с ее воспитанием. Сделали белой вороной, которая будет инстинктивно искать такую же ворону. Они с Машей поняли друг друга без слов.

О чем думали его родители, когда согласились отправить его в Каунас, его, обычного крестьянского мальчика? О чем думал добрый ксендз, друг их семьи? Конечно, он и они думали, что после гимназии Юргис закончит духовную семинарию и однажды займет место деревенского ксендза, когда их добрый пастор отправится в мир иной. У них и в мыслях не было, что стихи Пушкина и Лермонтова, первое посещение русского театра отравят его жизнь навсегда, как отравило жизнь Маше первое посещение московского поэтического салона, куда она пришла с ливрейным лакеем из бывших мужиков. Пусть девочка развлечется, пусть посмотрит на этих клоунов …

Бедная, бедная девочка! Маша сидела с пунцовым лицом, сгорая от стыда, рядом с лакеем, что стоял рядом. Надо было видеть, с каким выражением лица он слушал стихи!

Кто виноват, что, когда читал Юргис, их с Машей глаза встретились, и они поняли друг друга без слов, бедные, бедные дети больного века , как называла их Лиза Дьяконова. Стоп! Вот единственный человек, который знал о его тайной болезни.

Когда Маша уезжала в Ярославль, он брал ключи у родственницы своей знакомой, живущей за границей, и запивал в ее пустой квартире на несколько дней, выходя на улицу только для того, чтобы купить еще спиртного и закуски. В день возвращения жены он просыпался в этой чужой квартире, где спал одетым на диване; тщательно мылся, брился, наводил в жилище идеальный порядок, уничтожая малейшие следы своего пьяного безобразия и проветривая комнаты, и возвращался в их с Машей съемную квартиру, где тоже наводил идеальный порядок (но все-таки с эффектом мнимого каждодневного присутствия), тоже проветривал ее от затхлого воздуха и весь оставшийся день перед тем, как встретить Машу с вечерним поездом, сидел за самоваром и пил, пил, пил крепкий горячий чай.

“Зачем вы пьете?” — спросила его Лиза, Машина лучшая подруга, когда он, сам не зная почему, рассказал ей о своем тайном пороке. (Нет, он знал, зачем он это сделал! Нет такой тайны, которой не хотелось бы поделиться хотя бы с одним человеком!) “Как все женщины, вы думаете, что мужчины пьют зачем-то, — ответил он. — А они пьют просто потому, что пьют”. И совсем некстати рассказал ей глупую историю о том, как его знакомили с Русским Писателем, бывшим тогда в большой моде. Дело было в ресторане. И Русский Писатель был уже навеселе. “Куприн, знакомьтесь: Балтрушайтис”. Спьяну тому послышалось: “Угощайтесь!” “Спасибо, я уже балтрушался !” Тогда все смотрели на Юргиса: как он на это отреагирует? Он ответил ему невозмутимо: “Еще со мной рюмочку!”

Это он хорошо умел. Не показывать вида. Изображать непробиваемого прибалта. И никто не знал, что на самом деле было в его голове. Братья Маши, протягивавшие ему два пальца, не знали, что в это время были на волосок от смерти.

Грязный литовский навозный жук! Они ни на секунду ему не верили! Они не говорили этого вслух, чтобы не задевать честь сестры, но они были убеждены, что он женился на ней из-за денег. И так же думал ее отец перед смертью, когда лишил Машу наследства. Он не ее лишил наследства. Он ее слишком любил. Он его лишил этих денег. Он мстил ему за свою дочь. Тогда они еще не обвенчались, но дело шло к тому. Он перед смертью ставил его в известность. Ты ничего не получишь за ней — хитрый, подлый литвин!