Всеволод Соловьев - Злые вихри [Старая орфография]

-- Вотъ какъ! Что-жъ это вы... подъ опеку меня, что ли?-- едва выговорилъ Аникѣовъ.

Онъ задыхался. Въ груди поднялась невыносимая боль, голова кружилась.

Между тѣмъ, Лидія Андреевна очнулась. Она поняла, что проговорилась, что слишкомъ рано открыла ему свои карты. Она уходила; но у двери въ переднюю остановилась, обернулась и сказала:

-- Не забудьте, что завтра я должна получитъ отъ васъ пятьсотъ рублей... У меня ни гроша, и надо заплатить за квартиру, гувернанткѣ, прислугѣ. Или, можетъ быть, мнѣ не ждать и этихъ денегъ?

-- Вы ихъ получите,-- отвѣтилъ Аникѣевъ, съ невыносимымъ отвращеніемъ и ужасомъ соображая, что у него всего-на-всего рублей пятнадцать въ карманѣ.

Всѣ мѣры предосторожности, принятыя Лидіей Андреевной противъ любознательности Платона Пирожкова, оказались, какъ и всегда, напрасными. Притаясь у двери спальни, онъ слышалъ все, отъ слова и до слова. Да не только слышалъ, а и видѣлъ, приставивъ глазъ къ замочной скважинѣ. Съ его длиннымъ носомъ это, казалось, было очень затруднительно; но долголѣтняя практика научаетъ всему, и онъ зналъ такое хитрое положеніе, когда и носъ не являлся слишкомъ большой помѣхой.

Сначала «дятелъ» рѣшительно сочувствовалъ Лидіи Андреевнѣ, такъ какъ пуще всего желалъ, «чтобы баринъ вернулся къ барынѣ». Такое желаніе съ его стороны было болѣе чѣмъ безрассудно

-- Такъ что-жъ, мнѣ ждать, пока онъ уйдетъ изъ Петербурга?-- едва сдерживая свое раздраженіе, восклицала она.

-- Куда уѣдетъ... зачѣмъ? Некуда ему ѣхать.

-- Помилуйте, какъ куда? Возьметъ да и уѣдетъ. Что-жъ я тогда сдѣлаю?

-- Въ такомъ дѣлѣ надо дѣйствовать осмотрительно,-- стояли на своемъ умные люди.

Она совсѣмъ запуталась, потеряла подъ ногами почву и находилась въ самомъ озлобленномъ настроеніи.

Она перевезла свою мебель и вещи частью въ складъ, частью къ Бубеньевой. Сдала квартиру и переѣхала пока въ Царское, къ madame Фрумъ, дамѣ добродушной и совсѣмъ ослѣпленной добродѣтелями «этой милой, несчастной madame Аникѣевой».

Соня продолжала по временамъ очень задумываться. Иной разъ она поглядывала на мать «исподлобья», тѣмъ самымъ, ненавистнымъ, «бабушкинымъ» взглядомъ, но ничего не спрашивала объ отцѣ, не смѣла спрашивать. Ей было объявлено, что онъ внезапно уѣхалъ изъ Петербурга. Она этому не вѣрила.

Она думала о немъ часто и все ждала чего-то.

Маленькой княжнѣ плохо спалось послѣ перваго вечера, проведеннаго съ Аникѣевымъ. То, что она узнала о немъ, было такъ для нея неожиданно и почему-то, хотя она сама не знала почему, ей очень не нравилось. Однако, мало-по-малу, она примирилась со всѣми этими обстоятельствами и раздумывала, какъ же ему теперь быть, чтобы отогнать отъ себя бѣды, соединиться съ дочерью и стать счастливымъ.

Она задала себѣ вопросъ -- что такое счастье? Неужели счастья, если оно само не приходитъ, человѣкъ не можетъ завоевать себѣ своими собственными силами? И она сейчасъ же рѣшила, что если и нельзя достигнуть, одной своей силой, внѣшняго счастья, то внутреннее,-- а, вѣдь, это самое важное,-- всегда во власти человѣка.

Люди несчастны не потому, что ихъ мучаютъ другіе, а потому, что они сами себя мучаютъ. Есть люди, которые никакъ не могутъ уйти отъ такого мученія, они ставятъ себѣ земныя цѣли, гонятся за всякимъ успѣхомъ, терзаются честолюбіемъ, завистью; достигнутъ одного, станутъ тянуться къ другому,-- и опять мученія. Такіе люди, разумѣется, не въ силахъ помочь себѣ.

Но, вѣдь, Аникѣевъ не таковъ. Онъ мало того, что художникъ, въ немъ, несмотря на все, есть что-то монашеское. Какъ ни странно это, но она сразу подмѣтила въ помъ такую черту, еще даже тогда, на вечерѣ у Талубьевой, а потомъ у него, и, наконецъ, теперь, вчера вечеромъ.

Онъ не стремится къ обществу, а бѣжитъ отъ него, любитъ уединеніе, живетъ особнякомъ. Онъ замкнутъ въ себѣ, одинокъ. Вотъ, вѣдь, онъ говорилъ, что иногда по долгу живетъ гдѣ-нибудь за границей или у себя въ деревнѣ совсѣмъ одинъ, и не замѣчаетъ времени.

Значитъ, онъ можетъ легко найти счастье внутри себя и, значитъ, если не находитъ, если такъ, измученъ, такъ несчастенъ, то именно потому, что въ душѣ у него метутся, какъ онъ говоритъ злые вихри. А если въ этой душѣ настанетъ тишина, если въ ней зазвучитъ гармонія и засвѣтится красота,-- а, вѣдь вотъ онъ сказалъ, что безъ красоты и гармоніи жизнь -- одно томленіе,-- тогда все и будетъ хорошо. Тогда ужъ не будутъ ему страшны никакія бѣды, и онъ не станетъ гоняться за блѣдными, невѣрными тѣнями. Какъ же достигнуть ему этой внутренней красоты и гармоніи? Отчего онѣ его покинули?..

Нина думала, думала -- и вдругъ ей стало ясно. У него не спокойна совѣсть, ему, хотя, можетъ быть, онъ и самъ не замѣчаетъ этого, стыдно передъ собою за многое. Душа у него высокая чуткая, жаждущая правды и свѣта. Развѣ иною можетъ быть душа человѣка, способнаго на такое вдохновеніе! Но эта душа опутана мракомъ, забрызгана грязью...

У него дочь -- невинный, прелестный ребенокъ... Этотъ ребенокъ его любитъ и страдаетъ въ разлукѣ съ нимъ. Кто же виноватъ? Конечно, онъ. Развѣ онъ смѣлъ уйти отъ своей дочери и оставить ее въ такихъ рукахъ?! Значитъ, онъ о ней не думалъ, а думалъ только о себѣ. Онъ поступилъ и поступаетъ, такъ, какъ долженъ былъ бы поступать, если бы совсѣмъ не любилъ ея. А между тѣмъ, онъ ее любитъ.

Такъ развѣ можно, съ его-то чуткой душой, быть счастливымъ при такомъ противорѣчіи! Потомъ, вѣдь, вотъ онъ понимаетъ и другую, иную любовь, самую настоящую, чистую и прекрасную, какъ вдохновеніе, какъ природа, ту любовь, про которую безумецъ Позднышевъ въ «Крейцеровой Сонатѣ» говоритъ что ея нѣтъ совсѣмъ на свѣтѣ.

Но она есть, и Аникѣевъ понимаетъ ее, и всю жизнь къ ной стремится... Въ женѣ своей онъ не могъ найти этой любви и, вѣрно, подумалъ, что нашелъ ее въ другомъ мѣстѣ. Онъ не хотѣлъ признаться, онъ молчалъ: но она сразу все угадала и увидѣла полное подтвержденіе своихъ догадокъ въ его молчаніи.

Она рѣшилась сказать ему, что эта любовь его нехорошая, недолжная, что она влечетъ его къ гибели.

Почему она рѣшилась, почему сказала? А вотъ именно потому, что онъ молчалъ, молчалъ и стыдился. Развѣ сталъ бы онъ молчать и стыдиться, если бъ это было то чистое, высокое чувство, которое даетъ истинное счастье? Развѣ бы онъ былъ несчастливъ, если бы любилъ по настоящему и та женщина была бы достойна такой любви?!..

Вѣдь, это такъ просто, такъ понятно. Настоящая чистая любовь непремѣнно дастъ счастье, она скрашиваетъ собою все, при ней безсильны всякія бѣды... А онъ тоскуетъ.

Значитъ, ему надо уйти отъ нечистой любви, надо вернуться къ дочери, жить для нея -- и тогда, мало-по-малу, всѣ бѣды отойдутъ отъ него, и онъ отдохнетъ, найдетъ если и не полное счастье, то, по крайней мѣрѣ, гармонію духа...