Сергей Мосияш - Ханский ярлык

Спрашивал своего милостника:

— Верно, Романец?

— Верно, князь,— склабился гридин.— От Смоленска только пух и перья полетят.

— Ну вот, а мы из этого пуха подушек наделаем,— шутил Юрий Данилович, подмигивая Романцу.

Тот от княжеского внимания на седьмом небе обретался, хохотал, откидываясь на заднюю луку:

— Ну, ты скажешь, Юрий Данилович. Ха-ха-ха-ха.

Однако когда полк поравнялся с Можайском, от Смоленской дороги до него было не более трех поприщ, князь приказал остановиться и собрал к себе сотских.

— Итак, други, мы у цели.

— Как? Уже? — запереглядывались начальники.

— Да. Сейчас изгоном берем на щит Можайск. Там нас не ждут, тем лучше.

— А Смоленск?

— Смоленск оставим до другого раза. Мирных не трогать, город не жечь. Увижу зажигальника, убью на месте.

— Что уж так строго-то, князь,— усомнился один из сотских.— Раз на щит, значит, и на поток.

— Потому что город будет к московскому уделу присовокуплен, а какой дурак свой двор поджигает?

И Можайск был захвачен столь стремительно и врасплох, что приворотная стража не успела даже сполох ударить. А увидев такую тьму вооруженных воинов, да еще ж и русских, не захотела драться, вполне оправдав себя:

— Чай, не поганые. Свои.

Но «свои» вели себя нисколько не лучше поганых. Где-то, ухватив девку, потащили в сарай сильничать, у кого-то во дворе стали колоть борова, визжавшего на весь город. Кого-то стегали у конюшни плетьми за то, что утаил выпеченный свежий хлеб. А попробуй утаить свежий-то, когда он за поприще чуется голодным воинским носом. И хлеб отберут, и спину в благодарность разрисуют.

Самого князя Святослава Глебовича захватили прямо в опочивальне. Гремя промерзшими сапогами, ввалился туда в сопровождении воеводы и нескольких гридей сам Юрий Данилович. Спросил с издевкой:

— Что, брат, не дали выспаться?

— Кто такие? Какого черта вам надо? — вскричал Святослав, натягивая кафтан.

— Если ты черт, то тебя.

Юрий Данилович только локтем Романца толкнул, тот смекнул, что от него требуется, отчеканил торжественно:

— Князь! Пред тобой Юрий Данилович, князь московский и переяславский.

— А-а, уже взорлил, молодец. Скоро ты на крыло встал,— молвил с плохо скрытой усмешкой Святослав.

— Будешь злоречить, в колодки забью,— бледнея, процедил Юрий.

Святослав Глебович внимательно посмотрел в глаза победителю, подумал: «А ведь забьет, очи-то волчьи». И промолчал.

Из житницы княжеской выгребли все зерно, Юрий не забыл предупреждение воеводы о грядущем неурожае, поэтому и забрал все за себя. Задерживаться долго в Можайске не стал, дабы не возбуждать население против Москвы. А чтобы запомнили его жители как справедливого князя, не чуждого права, велел перед отъездом повесить на Торге одного насильника, во всеуслышание объявив его вины. И отправился назад в Москву, назначив Можайску своего наместника.

И удивительно, можайцам запомнилась именно эта казнь московского насильника. Рассуждали меж собой:

— А князь-то справедлив, ничего не скажешь.

— Говорят, он и зажигать город запретил, смерть зажи-гальнику обещая.

— Хороший князь. Правильный.

И почему-то почти никто не вспомнил Святослава Глебовича, которого как пленного повез за собой в Москву Юрий Данилович.

Унижать достоинство пленного князя Юрий не стал, более того, он ехал верхом на коне рядом с победителем. В пути Святослав поинтересовался:

— Ну и что ж ты собираешься со мной делать, князь?

— Суп из тебя сварю,— усмехнулся князь Юрий.

Романец, ехавший сзади, захихикал. Святослав Глебович оглянулся на молостника, прищурился с презрением. Тот умолк.

Но, видно, князь Юрий не забыл вопроса пленника, где-то часа через два стал отвечать:

— Надо тебе, Святослав Глебович, приискать другой стол.

— Да ты уж приискал мне,— похлопал по луке седла Святослав.

Юрий взглянул вопросительно.

— Вот кощеево седло 1,— пояснил Святослав.

— А-а, ерунда,— отмахнулся Юрий, на этот раз спустив ехидство пленнику.— Я тебе всерьез, а ты зубоскалишь. Где-то на полудне у тебя, кажись, есть родственники?

— Есть.

-Где?

— В Брянске князь Василий.

— Кем он тебе доводится?

— Племянник.

— У-у, нехорошо. Племянник с уделом, а дядя без угла. Нехорошо. Посадим тебя в Брянске, Святослав Глебович. Пойдешь?

— А Можайск?

'Кощеево седло — то есть рабское положение.

— Про Можайск забудь, если сам себе добра хочешь. Я спрашиваю, в Брянск пойдешь?

— А Василий?

— Василия выгоним. Я тебе помогу. А про Можайск больше чтоб не заикался. Это теперь московский удел.

Святослав Глебович вздохнул, но во вздохе этом слышалось согласие, хотя и вынужденное, но согласие. В кощеевом-то седле не шибко поартачишься, согласишься на то, что обещают, да еще спасибо скажешь.

На этот раз не суждено было великому князю Андрею Александровичу добраться живым до своего удела — Городца. Помер в пути из Орды, пережив младшего брата Данилу всего на год с небольшим...

Привезли его в гробу заколоченном бояре Акинф и Давыд — зять последнего. И когда гриди внесли гроб в собор Михаила Архангела и открыли крышку для отпевания, увидели уже почерневшее лицо покойного, и тяжелый дух, исходивший от трупа, распространился по храму. Была середка лета 1304 года, где ж было сохраниться телу?

В этом соборе был отпет князь Андрей и тут же положен в каменном гробу. Успокоился навсегда беспокойный князь, принесший немало горя отчине. Но смерть его ничего хорошего не сулила Русской земле.

Сразу после тризны по умершему собрался отъезжать к другому князю Акинф, молвив на семейном совете:

— Боярин без князя что пес без двора. Ты едешь со мной, Давыд?

— А куда?

— К князю московскому Юрию Даниловичу.

— Эх, кабы был жив Данила Александрович,— вздохнул зять.— А этот...

— Что этот?

— Зловреден несколько.

— А Андрей так добр был?

— Андрей тоже не мед, но все же привыкли как-то.

— И к тому привыкнем.

— А може, в Тверь лучше? — подал голос Федор.

— А ты сиди,— осадил Акинф сына,— Куда отец, туда и вам с Ванькой надлежит. Сказано — в Москву, едем все в Москву. Вон и сестра с зятем с нами.

Обоз боярина Акинфа более тридцати подвод насчитывал. С семьей его ехали и челядь, конюхи, повара, кузнецы, рабы и даже несколько псов-цепняков бежали у колес. Всех дворовых вооружил Акинф бережения ради в неблизком и опасном пути. Только рабам не доверился боярин, а чтоб не сбежали в дороге, забил их в колодки и как псов привязал к телегам, наказав для устрашения:

— Кто вздумает бежать, на месте убью.

А куда бежать рабу? В лес на голодную смерть, зверю на закусь. Везли с собой весь скарб, посуду, котлы, крупу, муку и даже несколько кодовб с медом. Была и казна у боярина — невеликая, но и немалая по его чину, где-то около двухсот гривен. Казну в кожаной калите, туго завязанной, сунул боярин в самое надежное место — под зад жене своей, наказав строго: