Владимир Абрамов - Хочу женщину в Ницце

После этих слов Элла Андреевна слегка зарделась, поймав на себе мой ироничный взгляд, и на время замолчала, проявляя деликатность к светлой памяти Кобылина. Она взяла в руку высокий бокал с соком и сделав пару глотков, довольная собой, улыбнулась.

– Как-то он познакомился с очень красивой парижанкой, простолюдинкой по имени Луиза Симон-Диманш, которую пригласил переехать к нему в Москву, и прожил с ней восемь лет. Она была у него на полусупружеском положении, что, впрочем, не мешало ему продолжать любить других женщин.

Я привстал с пластикового стула, чтобы прервать складный рассказ опытного педагога.

– Спасибо, Элла Андреевна. Именно это и нужно было мне, чтобы не ошибиться в своих оценках поведения Надеждина тех лет.

– Бог мой, – развела руками Элла Андреевна, – а я-то, грешница, думала вашего, – сказала она, не скрывая милого сарказма, и даже решилась улыбнуться, свернув губы трубочкой.

– О да, я действительно чувствовал в вашем повествовании о молодом Кобылине намеки на современных прожигателей жизни, но не хочется расширять исторические границы, поэтому теперь продолжу, но о Надеждине. Согласитесь, мотивом поведения Надеждина в деле философических писем Чаадаева должно было быть как минимум временное помрачение рассудка причиной которого была, по всей видимости, несчастная любовь. Не зря говорят французы в подобных случаях: «шерше ля фам». К своим тридцати годам преуспевающий издатель Николай Надеждин стал необыкновенно популярной личностью в Москве. Он даже взял себе литературный псевдоним Никодим Надоумко, поскольку стал настолько авторитетным критиком, что уже состоял в переписке с самим Пушкиным и смел поучать его, как писать прозу. Он был вхож во все дома вельможных князей и влиятельных людей Москвы. Круг знакомств Надеждина стал так широк, что однажды через рекомендации Аксаковых он был приглашен в дом Сухово-Кобылиных и стал домашним учителем старшей сестры Александра Васильевича по имени Лиза, которая втайне от родителей лелеяла мечту стать писательницей, подобной Жорж Санд. Надеждину как лучшему учителю словесности за репетиторство очень хорошо платили, но он вздумал влюбиться в свою ученицу. Девятнадцатилетняя Лиза ответила на его чувства, и у них завязалась переписка. Сохранился дневник Надеждина, подтверждающий их связь. Вскоре тайна переписки была раскрыта. Поползли нелепые слухи, что своим намерением вступить в брак Надеждин хотел поправить свое мещанское положение, поскольку не имел ни наследственного состояния, ни поместий, подобных Кобылиным. Поэтому никто в высшем свете просвещенной Москвы не поверил в искренность его чувств.

Элла Андреевна хотела что-то спросить, но я ее опередил:

– Вы скажете, Элла Андреевна, – как же так может быть, чтобы известнейшая личность, умница, преуспевающий издатель собственного популярного журнала, к тому же доктор наук, профессор университета, стал настоящим посмешищем в обществе. Однако на самом деле именно в России такое случалось сплошь и рядом. Скажете: какое унижение, он же профессор университета! На самом деле, пустое звание. Свет смотрел на него свысока, поскольку в то время в университетах из лиц высшего сословия почти никто не учился, предпочитая воинскую службу или службу при дворе. Надеждин был настолько наивен, что даже представить не мог, что профессорское сословие в Петербурге имело весьма дурную репутацию. Мать Елизаветы Кобылиной Мария Ивановна, стала убеждать Надеждина, что дочь его больше не любит, что с ее стороны была совершена ошибка. Брат Лизы Александр Васильевич, студент университета, посчитал, что их древний род оскорблен, и поспешил вызвать Надеждина на дуэль. Скорее всего, он убил бы литератора, поскольку в свои восемнадцать лет уже прекрасно владел пистолетом и саблей, а Надеждин имел слабое зрение и не отличался дюжим здоровьем. Профессором овладело глубокое отчаяние. Его положение стало невыносимым и даже где-то трагичным, поскольку его врожденная плебейская мораль не давала ему права разрешать споры на дуэли, и выходило так, что гордый попович столкнулся с дворянским чванством семейства Кобылиных. Тем временем Александр Васильевич не успокоился, он стал повсюду преследовать Надеждина и угрожать ему расправой, если тот не уберется из Москвы. Отец Александра Васильевича, одноглазый старик, бывший вояка, во всем соглашался с сыном и сам вынашивал коварные планы покончить с Надеждиным. Естественно, в таких условиях брак Елизаветы с профессором оказался невозможным. Надеждин подал в отставку, покинул Москву и ожидал получения обещанного друзьями в Петербурге места вице-губернатора, однако даже уволиться из университета с чином ему не удалось, поскольку и в этом ему отказали. Он утратил душевное равновесие. Личная неудача просто раздавила его, а мечта получить место вице-губернатора тоже оказалась несбыточной. Самым же трагичным было то, что он сам стал сомневаться в искренних чувствах гордой Елизаветы, которая вдруг стала требовать, чтобы он непременно занял высокое положение согласно табеля о рангах. Николай Иванович на свой страх и риск все-таки вернулся в Москву и возобновил работу в своем журнале, где его временно замещал его ученик Виссарион Белинский. Вскоре и было опубликовано то письмо Чаадаева, в котором высочайше усмотрели идеализацию Запада и, как сейчас любят выражаться политологи, ложное представление об историческом предназначении России, не говоря уже о критическом отношении Чаадаева к русскому православию, которому Надеждин служил много лет верой и правдой. После ссылки Надеждин больше никогда серьезно не занимался литературой и даже не делал попыток на ком-либо жениться. Елизавета так и осталась до конца его недолгой жизни единственной надеждой на личное счастье. Сама же Елизавета Васильевна Сухово-Кобылина вскоре после расставания с Надеждиным вышла замуж за французского графа, однако брак их оказался недолгим, но то, чему научил ее Надеждин, дало глубокие корни. Она тоже стала успешным издателем и популярной писательницей, известной под псевдонимом Евгения Тур.

– Невероятно, чтобы такой ум, как Надеждин, совсем забросил творчество, – Элла Андреевна отодвинула от себя тарелку с нарезанными кусочками фруктов и посмотрела на меня, изумленная моим рассказом.

– Отчего же? Он пробовал заниматься наукой, даже принимал участие в научных экспедициях. Результатом его исследований стало развенчание популярных в то время в России панславянских взглядов, утверждающих бесспорное стремление всех славянских народов к созданию единого общеславянского государства. Если выражаться современным языком, создание широкого русского мира, но это уже, наверное, другая история.