Владимир Абрамов - Хочу женщину в Ницце

Как будто очнувшись, она спросила:

– Денис, а почему вы не вывозите сюда из Москвы на время холодов своих стариков? Это же преступление.

– Проблема не во мне! Если моему отцу не удалось это сделать, то куда уж мне. Бабушка у нас тот еще оригинал. Убеждена в том, что Ницца – это бесовское место. Это все Булгаков. Тут еще безвременная и нелепая смерть родителей окончательно убедили ее, что отец приобрел здесь виллу на свою голову.

Элла Андреевна задумчиво молчала и вдруг, как будто что-то вспомнив, сказала:

– На первый взгляд действительно глупо, но возможно, она недалека от истины.

– Как? – я остановился и посмотрел на свою гостью совсем другими глазами. – И вы тоже заговорили об истине?

– Послушайте, Денис, не кипятитесь. Вы, похоже, забыли, что когда в 1850 году Герцена за его политические взгляды и бунтарский дух выслали из Франции, он перебрался в итальянский Пьемонт, избрав Ниццу в качестве временного прибежища, и поселился на Променад Дез Англе. Именно в это время в Москве зверски убили Луизу. Положим, это всего лишь простое совпадение, однако Герцен почему-то сразу по прибытии на Лазурный берег принялся чертить у дверей своего дома различные пентаграммы, желая огородить себя от злых духов, будто чего-то или кого-то боялся.

– Пентаграмма, – сказал я, – это всего лишь правильная пятиконечная звезда. Ее чертили на дверях своих жилищ язычники и иудеи еще с давних времен в качестве защитного символа, чтобы уберечь себя от проделок демонов и черной магии. Но зачем ему, убежденному материалисту, чертить на своем доме элементы ритуальной магии?

– Он потом сам признался в своей книге «Былое и думы», что пентаграммы, может быть, и защищают от нечистых духов, но не от нечистых людей – против них они бессильны. Действительно, через год здесь в море утонули его мать и сын, а затем через несколько месяцев при родах умерли его жена и новорожденный сын.

– Дорогая Элла Андреевна, если верить во всю эту чушь, можно сойти с ума. В дневниках отца содержится много подобных примеров, от которых жутко становится.

– А где его дневники? В Москве?

– Почему? Он все предусмотрительно перевез сюда. Я потратил несколько лет, чтобы попробовать разобраться во всем, что он припер из Москвы, заполнив кабинет и библиотеку.

– Наверное, некоторые его друзья и партнеры по бизнесу тоже поселились где-то поблизости?

– Совсем нет, – возразил я. – Почти все приобрели недвижимость в испанской Марбелье. Жизнь в этом городке несравнимо дешевле, но отцу там показалось скучно.

– Очень бы хотелось взглянуть на его кабинет, если вы, конечно, разрешите.

– Пожалуйста, но у вас остался всего лишь один день. Я думал, вам будет гораздо интересней побывать на кладбищах Рокбрюна и Ментоны, а также на русском кладбище в Ницце вместо того, чтобы копаться в отцовских бумагах.

– Значит, когда-нибудь я снова сюда приеду. Если ничего не случится, жизнь вон какая непредсказуемая.

– Отец тоже любил так говорить. Впрочем, смотрите сами.

Элла Андреевна предложила отправиться в обратный путь, снова отказавшись от ужина. «Хочет снова поскорее вернуться в отель», – заключил я. Я заметил, что она успела завести интересные знакомства среди отдыхающих. В номере у нее появились журналы на французском, которых мы в городе не покупали, а приобретать их втридорога в самом отеле она никогда бы не решилась, да и мне бы не позволила.

Выпив по чашке кофе на автобусной станции, мы отправились в путь. Солнце садилось, заливая и без того фантастические пейзажи розоватым светом.

Даже в эти первые весенние погожие дни постояльцы отеля, коих было не так уж много, после обеда предпочитали собираться возле бассейна или, если не было ветра, спускаться к морю, чтобы совершать неспешные прогулки и принимать солнечные ванны, любуясь вечерним закатом. Элла Андреевна следовала их примеру, при этом легко общалась с людьми своего возраста, переходя с беглого английского на любимый ею французский и очаровывая собеседников русской благожелательностью. Мое присутствие и лишняя опека могли только помешать ей раскрепоститься.

На следующий день, совершив короткую ознакомительную экскурсию по Монако и пообедав в «Отель де Пари», я все-таки решил завезти ее в дом своего отца и, приготовив кофе, позволил Элле Андреевне покопаться в его бумагах и книгах. По тому как и с каким интересом она рассматривала его кабинет и библиотеку, я чувствовал, что ей было небезразлично все, что касалось отца. Я хотел бы, чтобы она обязательно попросила что-либо на память о нем, как это делали и не раз его друзья, посещая этот дом, но она на это, видимо, не решилась.

К вечеру, когда мы с Мартином по обыкновению отправлялись ужинать в старую Ниццу, Элла Андреевна наконец вышла из кабинета расстроенная и грустная, и тихим голосом попросила отвезти ее в отель. На мой немой вопрос, застывший во взгляде, она как будто прочитав мои мысли, ответила:

– Нет-нет, Денис, мне ничего не нужно.

Мы быстро собрались, оставалось только набросить шлейку на Мартина, который все время сидел у двери и нетерпеливо перебирал передними лапами, как только перехватывал мой понимающий взгляд. Элла Андреевна в доме была в своей серой водолазке с высоким воротом, которую часто поправляла, дотягиваясь до книг на полках, будто боялась, что я увижу ее живот. Теперь она не спеша надела свой голубой двубортный пиджак, застегнув все золоченые пуговицы, и смотрела, как я, сидя на корточках, готовлю собаку к выходу, расчесывая его чуб. Повернувшись ко мне спиной и глядя в широкое балконное окно, она вдруг обратилась ко мне с вопросом:

– А вы сюда кого-нибудь из ваших французских друзей приглашаете?

– Из друзей? – переспросил я, не скрывая удивления. – Будь у меня характер получше, я бы мог завести друзей, а так… – я развел руками, – так одни увлечения, а для этого незачем звать их непременно к себе в дом, тем более, что здесь такое не принято.

– Жаль, – сокрушалась она, – очень даже жаль. У вас красивый дом и богато обставлен. Уютно, как в хорошем отеле, – видимо, намекая на «Орламонд». – А какой вид на залив, это просто какое-то чудо, – ее звонкий голос почти переходил на фальцет. – Я понимаю вашего отца, почему он рвался именно сюда. Это сущий рай!

– Вот видите, – я поднялся с колен и подошел поближе к своей гостье, – выходит, вы понимаете моего отца, но я лишь на пути к пониманию, поскольку это не дом нашей семьи, это был только его дом. Здесь даже не было комнат, предназначенных для мамы и меня. Несколько гостевых здесь правда есть, но они с тех пор пустуют. Я здесь ничего не изменил, все осталось, как прежде. При всей кажущейся гармонии здесь по-прежнему царит любимый им хаос. Много красивых и, наверное, дорогих вещей, но приобретены они были им лично с определенным смыслом, даже старый, пожелтевший календарь 1999 года, что висит на двери в кабинет, несомненно несет некую смысловую нагрузку. Какую? Пока понять не могу. Просто паноптикум какой-то получается.