Игорь Лощилов - Свержение ига

— Где же мой соперник, он всё ещё объезжает своего коня? — спросил он не без ехидства у своего окружения.

Вместо ответа раздались подобострастные смешки, лишь Айдар, следуя своей всегдашней подозрительности, выразил беспокойство относительно долгого отсутствия Менгли-Гирея. Нурдавлет беспечно махнул рукой:

— Пусть учится ездить, на всякий случай пошли ещё людей.

Судьи поднесли награду, и Нурдавлет, подвесив её на край лука, стал объезжать ближних зрителей. Он уже заканчивал свой торжественный объезд, когда с той стороны, куда умчался Менгли-Гирей, прискакал окровавленный всадник.

— Светлый оглан! — вскричал он прерывающимся голосом. — Менгли-Гирей сбежал. Там, в балке, собралось много его людей, они побили посланных тобою и велели передать... — Воин обессиленно зашатался в седле.

— Что ты там шепчешь? — яростно спросил Нурдавлет.

— Они велели передать, — выпрямился воин, напрягая голос, — что состязание не окончено и победитель ещё не выявлен.

— Врёшь, собака, мою победу видели все! — Нурдавлет потряс кошельком.

— Зачем так кричишь? — подъехал Айдар к воину и пырнул его ножом. Тот, закусив губу, стал медленно сползать в дорожную пыль.

Новость быстро распространялась, люди оживлённо и радостно передавали её друг другу. У них на глазах свершилось то, о чём многие мечтали, они перестали сдерживать ликование и уже не обращали внимания на стражников, ибо те, не зная, как повернётся теперь дело, предпочитали держаться в тени. Происшедшее было столь неожиданным для Василия, что он тоже сразу не мог прийти в себя. Его вывел из оцепенения одноглазый воин. Он пробрался к Хозе и сказал:

— Передай московскому послу, что хан Менгли-Гирей приглашает его в Солхатское урочище. Сегодня Аллах был милостив к нему!

Василий послушно последовал за одноглазым. Назначенное место, оказавшееся в часе быстрой езды, напоминало растревоженный муравейник. Беспрестанно сновали пешие и всадники, звенела сталь, раздавались радостные голоса. Урочище казалось уже достаточно обжитым: трава вокруг шатров была изрядно примята, а кое-где стёрта до земли. Одноглазый шагал решительно, и перед ним почтительно расступались. Наконец Василия привели к белому златоверхому шатру и после недолгого ожидания пригласили войти. Менгли-Гирей, восседающий на лёгком походном троне, разговаривал с окружающими людьми. Голос его звучал уверенно и чётко, от вчерашней нерешительности не осталось и следа. Заметив Василия, он сделал ему знак приблизиться. Это повелительное движение, которое ещё вчера заставило бы Василия усмехнуться, теперь больше всяких слов убедило, что перед ним человек, уверенный в своих силах и знающий, чего он хочет. Василий склонился в почтительном поклоне и находился так до тех пор, пока сошедший с трона Менгли-Гирей не дотронулся до него. Посольские обычаи предписывали отдавать такие поклоны только государям.

— Вот теперь ты можешь обрадовать великого князя Ивана относительно совпадения наших желаний. — Менгли-Гирей со значением посмотрел на выпрямившегося Василия.

— Поздравляю тебя с освобождением, великий хан, — сказал тот, — и прости мою вчерашнюю горячность. Не ведал я того, что ты готовишь.

— И ты меня прости, князь, — ответил Менгли-Гирей, — обстоятельства не позволяли мне раскрыться перед тобой. Мы долго собирали силы, и рисковать до времени я был не вправе. К тому же избранный мною способ побега кажется более интересным, чем тот, который предложил ты, а? — И Менгли-Гирей рассмеялся.

Василий рассмеялся тоже — теперь приходилось не запевать, а вторить, ибо роли их поменялись. Вчера он мнил себя избавителем, сегодня таковым был Менгли-Гирей, поскольку только он мог помочь московскому посольству. Василий рассказал о положении своих товарищей и попросил немедленно идти на Крым. В ответ Менгли-Гирей покачал головой:

— У меня ещё мало людей, чтобы штурмовать крепостные стены. Нужно набраться терпения, время растит траву для моего табуна. Наше войско растёт и множится, сегодня приходят десятками, завтра — сотнями, а послезавтра побегут от Нурдавлета, и его силы растают, подобно весеннему снегу.

— Я уже имел случай убедиться в твоей мудрости, — горячо заговорил Василий, — но выслушай меня. Со временем ты увеличишь своё войско — это так, но и противники не станут сидеть сложа руки. Джанибек может обратиться за помощью к Ахмату или польскому королю, ты же, бросив нас в беде, останешься одинок. Иди к Крыму, встань под его стенами и не пускай туда Нурдавлета — вот тебе мой совет.

Менгли-Гирей задумчиво прошёлся по ковру.

— В твоих речах есть смысл, — наконец сказал он. — Я смогу сделать так, как ты просишь, но с одним условием: поезжай самолично к Джанибеку и упроси его сдать мне город. За это я оставлю ему жизнь и имущество. Расскажи о предательстве братьев, покажи в доказательство эту перехваченную моими людьми грамоту. Она предписывает кипчакскому бею сместить всех чиновников Джанибека и назначить на их место людей по своему усмотрению. На грамоте ханская печать, которой распоряжается Нурдавлет. Пусть вспомнит Джанибек, велел ли он слать такие грамоты враждебным беям. И расскажи ещё о силе моего войска...

— А ты приведи его под крепостные стены, чтобы я смог показать Джанибеку, — продолжал настаивать на своём Василий, и Менгли-Гирей согласно наклонил голову.

Дворец ханов был охвачен предпраздничной суетой, и на переселённых сюда по приказу Джанибека московитов обращали мало внимания. Семён сразу же занялся изготовлением потешного зелья. Для работы ему отвели небольшую каморку возле зельевого погреба, выкатили на потребу два бочонка с порохом, но в сам погреб не допустили. Особую строгость выказывал надутый от важности татарин по имени Асык. Прежде, при Менгли-Гирее, пушечным делом заправляли генуэзцы. Теперь на всех государственных должностях кормились только мусульмане. Однако вера в Аллаха и преданность новой власти не уменьшили их невежества, и дело, как всегда в таких случаях, пострадало. Семён сразу же отметил, что бочонки покрыты густой плесенью, а порох в них сырой и для задуманного не годится. Он попросил дозволения самому отобрать нужное, но Асык напустил важный вид и отказал. Став вдруг не в меру подозрительным, он постоянно крутился поблизости и всё время спрашивал, что делает русский бахадур. Семён сначала отмечал со смыслом, потом отмалчивался, но это только подогревало подозрительность Асыка.

— Это что делаешь? — спросил он, увидев, что Семён измельчает уголь в ступе.

— Копаю, — ответил он первое, что пришло в голову.

— Ну копай, копай, — разрешил Асык и нахмурил брови, — а потом что делать будешь?