Борис Тумасов - И быть роду Рюриковичей

— Новгородцы ополчились! Рать новгородская идёт!

Ханы Шалим и Котян встали в древлянской земле по левобережью Днепра, перекрыв дорогу из Смоленска в Киев.

Котян предложил Шалиму:

— Пойдём, хан, к Смоленску, побьём воеводу Ратибора.

Но Шалим ответил:

— Какая в том нужда, Котян, пусть урусы сидят в мешке... Но если мы пойдём на Ратибора и побьём его, Кучум пошлёт нас на стены Кия-города.

— Ты мудро говоришь, Шалим. Пусть Кучум набивает себе шишки, а мы не станем торопиться.

Посланные ханами дозорные сообщали: русы стоят и никаких знаков к выступлению не подают...

Наступил конец июня-розанцвета, когда печенежские дозоры сообщили: к русам, которые стоят у Смоленска, подошли новгородцы.

Котян сказал Шалиму:

— Теперь воевода Ратибор усилился, и нам ничего не остаётся, как отступить, если урусы двинутся на нас...

Соединились ополченцы у Смоленска, и на первой неделе месяца июля-страдника выступили ратники в. помощь Киеву. Узнал о том хан Кучум, однако от города не отошёл. Надеялся на Шалима и Котяна. Не знал Кучум, что ханы эти не осмелились дать бой ополчению, бежали. Кучум казнил Котяна и Шалима, а их орды тайно откочевали в степь.

Не одна вода в Днепре обновилась, не одна жизнь народилась, горе и радость прошагали по приднепровской земле. За год поднялся Киев после печенежской осады. Похорошел. Отстроился после пожаров новыми двухъярусными домами на подклетях, свежесрубленными укреплениями красуется, улицы в плахи оделись...

Год уже, как Евсей в граде Константина, год, как Ивашка в десятниках ходит, год, как прогнали орду Кучума...

Внезапно и в одночасье ушла орда.

В то утро, едва день сменил ночь, с городских стен увидели: где большая орда стояла, нет ни одной вежи, только трава копытами выбита. Так тихо снялись печенеги, что даже дозоры не слышали.

Олег немедля собрал совет, и решили воеводы вдогон идти. Бросились дружины и ратники на конях вслед, настигли орду на переправе через Днепр. Бросив вежи и жён, бежал Кучум, угоняя табуны.

И не знали русичи пощады, кровью печенегов пропиталась степь, где тянулись вежи. За всё мстили ратники: за убитых и угнанных в полон, за разорённые погосты, за вытоптанные поля...

Две недели гоняли печенегов по Дикой степи, и две недели, спасаясь от преследователей, не слезал Кучум с седла. А на третью, когда выдохлись кони и люди, задержал Олег ратников, повернул на Русь, оставив после себя разбитые кибитки и сожжённые юрты. Граяло воронье над степью, кружилось над трупами, выли волки.

Увёл дружины князь Олег, остановил орду Кучум. Поставили хану юрту, помогли сойти с седла. Упал он на кошму, заплакал. Никогда прежде глаза хана не знали слёз. Где сегодня его большая орда, где многие воины, где вежи? Даже своих жён потерял Кучум. Нет с ним его детей...

Откинув полог, в юрту вступили темники Амин и Читук, Пшигочич и Берин. Не поклонились, приблизились к хану. Поднял голову Кучум и не удивился. Заговорил Амин:

— Ты назвал нас трусливыми собаками, рождёнными от шакалов. Но ты хуже шакала, Кучум. Ты бросил наши вежи под копыта и мечи урусов. Дружины конязя Олега преследовали нас, как охотники дичь. Тела убитых печенегов валяются по всей степи, вороны клюют их. Разве нам нужен такой хан? Ты сдохнешь, Кучум, как бешеный пёс.

Темники обнажили сабли, и Кучум не сопротивлялся, он даже не пытался позвать стражу...

Там, в Дикой степи, настигнув улус Кучума, Олег не остановил побоище. И не потому, что не ведал жалости, он познал малую цену жизни в походах с викингами. Олег хотел устрашить и обескровить степняков и достиг того. Почти два десятилетия печенеги не ходили на Киев большой ордой...

Немногословен и суров был Олег к тем, кто не разделял его взгляды, применял силу против ослушников. Лада понимала Олега и беспрекословно повиновалась его воле. В Предславине, реже встречаясь с князем, она иногда спрашивала себя, любит ли его. Но, пожалуй, и сама не могла ответить на этот вопрос. Одно ей было известно: князь старше её годами и мудрее, обладал сильной волей и подчинил своему влиянию её, княгиню. Она разделяла планы Олега, видела в его политике выражение интересов Руси. Как и Олег, Лада считала Киев центром, вокруг которого соберётся вся русская земля. А когда киевляне отразили хазар и устояли в печенежскую осаду, Лада совсем убедилась в правоте Олеговых замыслов. Она стала не только верным другом великого князя киевского, но и его единомышленником.

В овраге из белого известняка, что рядом с капищем, пещеры — обиталища волхвов. Кудесников четверо, и никто из киевлян не мог сказать, когда они поселились здесь. Люди считали волхвов такими же древними, как и пещеры.

Входы в них прикрывали чёрные от времени дощатые двери, а густой кустарник, росший здесь в изобилии, делал входы невидимыми, и никто из непосвящённых не мог указать их.

Выбираясь из своих пещер, волхвы поднимались на Перунов холм, одетые в белые рубища, седые и косматые, разжигали жертвенный огонь и приносили дань Перуну. За всё воздавали хвалу кудесники. А Перун, медноголовое божество, сидел величественно, немигающе взирал на богатые подношения и требовал крови.

Много лет назад Перун принимал только человеческую жизнь, но теперь довольствовался кровью животного.

Как-то вместе с толпой пришёл на капище и Ивашка, а вскоре появился князь, с ним Лада и бояре. По толпе пронёсся шёпот:

— Признал Перуна, отрёкся от бога варяжского!

— Одному богу поклоняемся!

Горел огонь, и синие языки пламени лизали валуны, ограждавшие жертвенник. Главный кудесник воздел руки, принялся бормотать что-то невнятное. Потом всё громче и громче, реже и отрывистее. Это уже напоминало заклинание. Неожиданно набежала туча, а когда подвели жертвенного быка, пророкотал гром, далёкий, урчащий, и главный жрец распластался перед Перуном. Повалился и люд, убеждённый, что божество довольно жертвой...

Спустился Ивашка с холма в полдень, шёл по улице неторопко, по сторонам глазел: звон какие дома возводят, бревно к бревну подгоняют, выравнивают, крыши островерхие ставят, тёсом кроют — никакой ливень не страшен. Дом от дома, избу от избы отгораживают забором. И чем постройка лучше, тем ограда выше и надёжней от злых людей. За заборами псы лютые, не знающие цепей.

Вдруг Ивашка от удивления даже остановился: в трёх шагах от него девица идёт, и до того пригожая, что глаз не отвести. У девицы из-под цветастого восточного платка коса льняная до самого пояса, сарафан яркий, а на ногах красные лёгкие сапожки. Не простого рода, видать, девица, знатного. Ивашка не понял, как ноги сами за ней понесли. Но и она гридня приметила, голову гордо держит, знает себе цену.