Борис Тумасов - И быть роду Рюриковичей

— Но ладьи русов закрыли всё море и их щиты слепят наши глаза! — вскрикнул кто-то.

Патриарх сказал грозно:

— Недостойно впадать в панику! Разве вам не известна мощь империи? Флот божественного не допустит, чтобы язычники бросили якоря в гавани!

А в это время, гремя железными доспехами, во дворец вошёл курополат. Его встретил логофет дрома.

— Скифы требуют открыть ворота и впустить их послов во дворец, — сказал начальник стражи.

— Знай, со скифами один разговор — оружием, — ответил евнух Леонид. — И помни, курополат, ни один скиф не появится здесь. Империя могущественна, и она выбросит скифов.

Хинко подъезжал к замку уже ночью, не ведая, зачем зван. В Тырнове кмета удивило множество ратников-русов. Хинко не ожидал увидеть их здесь. Ему известно: русы пошли вдоль моря...

Копыта коня простучали по мосту, одна из створок ворот со скрипом открылась, впустив кмета.

В замке Хинко встретил верный телохранитель царя Симеона, черноволосый бородатый войник. Он принял от кмета саблю и кривой нож, висевший у пояса. Так повелось, когда кметы входили в царский зал. Войник открыл перед Хинко резную дубовую дверь.

В высоком поставце горело несколько свечей, освещая скудно уставленный царский зал. Едва кмет переступил порог, как Симеон, сидевший у окна в кресле-троне, сказал с укором:

— Ты не был у меня три дня, Хинко.

— Я не знал, царь, что у тебя гостят русы.

Симеон насупился, его чёрные густые брови сошлись на переносице.

Взгляд у Хинко стал настороженным, будто недоброе почуял. Сегодня Симеону кмет не нравился: глаза в сторону отводит и руки едва приметно подрагивают.

— Ответь, Хинко, ты болгарин или ромей?

Симеон упёрся глазами в кмета, будто хотел разглядеть, что у того в душе.

Хинко взволновался:

— Ты спрашиваешь меня, царь, будто намерился упрекнуть в чём-то?

— Не странно ли, Хинко, что грекам известно всё, о чём говорим мы на совете кметов?

— Но в чём моя вина, царь?

— Я, кмет, пока тебя не виню, я спрашиваю. Но у тебя нет ответа, и потому я тебе говорю: ты видел, Хинко, в Тырнове русов, это мои гости, и я поручаю тебе провести их через перевал в долину. Но это не всё. Ты пойдёшь со своей дружиной и поможешь русам отбросить стратига Иоанна с дороги, по которой ведёт полки русов воевода Никифор.

— Но разве болгары воюют с империей? — удивился Хинко.

— Нет, кмет, мы только помогаем русам.

Симеон помолчал, помял пышные усы и снова заговорил:

— Помни, Хинко, если о том станет известно патрикию Иоанну, ты познаёшься с палачом и тебя казнят как предателя. Ты предашь не меня, ты предашь нашу Болгарию. Матку предашь, и не будет тебе прощения во веки веков.

Сурбей ждал известий. Он был спокоен. Теперь уже скоро конь помчит его туда, где печенеги найдут богатую добычу. Они привезут её в свои вежи и будут славить его, Сурбея, повелителя большой орды.

Десять тысяч воинов готовы ринуться на Русь, но хан не спешит. Сидевшие в засаде печенеги донесли: русы покинули Кий-город и отправились, конные и пешие, вслед за солнцем, а. ладьи князя Олега миновали пороги.

Но Сурбей будто не слышал, о чём ему говорили печенеги, он смотрел, как танцует его юная полонянка, взятая в земле суличей.

Но вот прискакали другие дозорные и сообщили: русы переправились на правый берег Дуная-реки, а их ладьи вышли в открытое море.

И тогда Сурбей надел кольчужную рубаху, подпоясался саблей, вскочил в седло. Подняв плеть, выкрикнул долгожданное слово:

— Урагш!

Глухо ударили копыта, взвизгнули от радости печенеги, и вся их воинственная масса понеслась стремительно в землю русичей.

В мае-травне дни у Прокши заканчивались поздно. Уже темень сгущалась, а на перевозе всё ещё было суетно: то смердам надо на другой берег перебраться, то с той стороны кого занесёт. Эвон как Русь-то раздалась!

С уходом дружин и ополченцев хоть и поуменьшилось люда в Киеве, однако воскресными днями всё так же шумит торжище и привозы радуют.

Прокша с утра при деле, лишним себя не считает, ему даже крючки рыболовные проверить некогда: гоняет то паром, то чёлн, коли путник одинокий. Только и слышится:

— Про-о-окша, паром!

— Пе-ре-воз-чик!

С теплом начинается весёлая жизнь у Прокши на перевозе, всё ему ведомо, всяких былей и небылиц наслушается. Всего в голове даже не удержит.

В то утро Прокша пробудился с какой-то смутной тревогой, она не покидала его весь день. Что ни делал, а ожидание чего-то несвершившегося занозой сидело в нём. Перевозчик даже о еде забыл. В полдень перехватил горбушку ржаного хлеба с луковицей, водой днепровской запил — и сызнова на вёсла.

Не заметил, как и день закончился. Однако устали никакой. К вечеру наконец стихло на перевозе. Сбегал Прокша, снасти проверил — на одном крючке сазан гулял: на червяка-гнойника попался.

Развёл перевозчик костерок, рыбу почистил, выпотрошил. Только намерился уху варить — глядь, тем берегом кто-то намётом скачет. У самой переправы рухнул конь, седок через голову лошади перелетел. К воде подбежал, заорал, будто режут:

— Пе-че-не-ги-и!

Прокша мигом в чёлн, налёг на вёсла, а мужик уже навстречу бредёт, кричит:

— Поднимай люд, на Гору беги! Орда правым берегом прёт несметная, всё по пути зорит!..

Ударили в било по всему Киеву, тревожно затрубили рожки, всколыхнулся народ. Под защиту крепостных стен торопился люд с Подола. Княгиня Ольга из Предславина в Киев перебралась.

Воевода Ратибор с князем Игорем принялись готовиться к обороне: время подпирало, — старостам уличанским велели костры разжечь, смолу в чанах варить, воду кипятить. Гридни и народ на стены взошли, в башнях и у стрельниц места заняли, высматривают, откуда печенеги появятся. Ни Ратибор, ни Игорь не решились дать им бой на подходе к Киеву: лазутчики доносили, многочисленная орда у хана Сурбея, и ещё неизвестно, один идёт либо с ханом Мурзаем...

А Сурбей пришёл на Русь один. Он рассчитывал жить с Мурзаем по-братски, для того и в метель к нему поехал. Однако Мурзай отказался, и теперь Сурбей сам возьмёт Киев, и всё богатство этого города у него в улусе останется...

Всю ночь киевляне не сомкнули глаз, а к утру точно саранча застлала поле: у города встала орда.

Едва показались башни и городские постройки, как печенеги подняли крик. С гиканьем и свистом носились всадники в малахаях и халатах, а поверх панцири кожаные с железными наклёпками. Печенеги потрясали копьями, размахивали, факелами. Скрипели высокие двухколёсные телеги, одна за другой ехали войлочные кибитки.

А на перевозе через Днепр с левого берега начал переправу ещё один тумен. На плотах из буйволиных шкур, на лодках, с криками и воплями плыли печенеги. Их сносило течением, но они выбирались на правый берег, располагались табором, и вскоре вся многочисленная орда полезла на приступ. Прикрываясь щитами из буйволиной кожи, к самим стенам подобрались. Глухо застучал в кованые ворота таран. С башен и стен полетели в печенегов стрелы, лили кипяток и вар. Откатились печенеги, бросая убитых.