Александра Воинова - Тамара и Давид

— Я послан к Саладину с личным письмом императора Исаака. Судьба благоприятствовала мне, так как великий султан после нападения исмаэлитов прибыл в Дамаск и избавил меня от необходимости ехать к нему в Акру.

— Какое нападение? — спросили в изумлении оба рыцаря. С тех пор, как они прибыли в Дамаск, их мысли были всецело заняты золотом, и они не имели сведений о Саладине и его свите.

— Если доблестным рыцарям известно про эту страшную секту, то мне мало остается добавить к сказанному. Саладин решил истребить исмаэлитов, за что они жестоко мстят ему. Провидение, к великому удивлению, сохранило жизнь султану, и он избежал страшной опасности. Это происшествие так повлияло на него, что, объятый смятением, он бросил Акру и на некоторое время удалился в Дамаск. К сожалению, султан предался молитве и уединению, и мне не удалось получить у него свидания.

Извещение Лазариса произвело на рыцарей различное впечатление.

— Да поможет провидение султану истребить с лица земли этих гнусных извергов! — воскликнул Густав в сильном беспокойстве, так как больше всего боялся сейчас всяких грабителей и разбойников. Он не думал о том, что сам уподобился исмаэлитам, беззастенчиво завладев чужими драгоценностями; он даже вменял себе это в заслугу, а не в преступление. Вслед за этим его осенила утешительная мысль, что султан, находясь после покушения в тяжелом состоянии, откажется принять посольство французского короля. Значит, они могут спокойно уехать, сняв с себя всякую ответственность за невыполненное поручение. Рауль, однако, воспринял слова грека совсем иначе, чем Густав. Теперь он понял, почему битва под Акрой, когда франки должны были уже понести поражение, вдруг закончилась паникой среди мусульман, и они не воспользовались своей победой.

— «Надо немедленно снимать осаду Акры и возвращаться в Европу», — подумал он, и мысли его устремились к ларцу с драгоценностями. Он опять испытал радость от сознания, что может спокойно вернуться в Европу и предаться утехам праздной и разгульной жизни.

— Император Исаак, как я вижу, не изменил своей политики, — ядовито заметил Густав, — одной рукой пишет письма Саладину, а другой шлет ласкательные заверения крестоносцам. Поведай нам, с каким поручением тебе надлежит явиться к султану?

— Император Исаак не удостоил меня своей доверенностью, — скромно ответил Лазарис. — Со мной прибыл принц Алексей Дука. Он как представитель императорской фамилии будет вести переговоры с султаном.

Сообщение, сделанное греком с такой откровенностью, показалось Густаву подозрительным, и он подумал: «Не стал бы Исаак рассылать делегации в такое тревожное время, если бы не задумал чинить вред крестоносцам. Стараясь услужить Саладину, он, несомненно, блюдет свои интересы и преследует враждебные нам цели».

— Насколько мне известно, — продолжал Лазарис, — ваша делегация прибыла к великому султану в качестве посольства французского короля Филиппа и имеет к нему важное дело.

— Твои сведения соответствуют истине, — промолвил Густав, крайне заинтересованный его словами, — и если наши поручения совпадают, можно только удивляться мудрости проведения, сталкивающего людей, желающих творить одно и то же дело.

— Судьба не наделила меня прозорливостью, но дала мне способность судить о намерениях людей по их поступкам. Не гневайтесь, храбрые рыцари, если я скажу вам, что в вашем посольстве находится одно лицо, за которое император предложил вам хороший выкуп, чтобы получить его в качестве заложника.

— Что ты говоришь, Лазарис? В уме ли ты? — в недоумении вопросил Густав, дивясь его странному предложению.

— Могу вас заверить в щедрости нашего императора, — спокойно закончил Лазарис. — Он не остановится ни перед какими расходами; что же касается этого лица, то, клянусь святой Софией, ему не будет учинено никаких обид, жизни его не угрожает опасность.

— Кажется мне, что ты заблуждаешься и обратился не туда, куда следует. — Однако слова о щедрости императора Исаака и заверения, что тот не остановится ни перед какими затратами, приковали внимание Густава и заставили задуматься над вопросом: кого же имел в виду Лазарис? О каком важном лице шла речь, когда, кроме него и Рауля, никого больше в их посольстве не было?

Но гордый Рауль обозлился:

— Твоя наглость, грек, зашла слишком далеко. Ты забыл, что говоришь с рыцарями, которые никогда не торговали заложниками и не предавали своих товарищей по оружию. Иди со своим предложением к сарацинам и покупай у них невольников, сколько потребуется твоему императору.

Лазарис хладнокровно выслушал Рауля и обратился к Густаву, которого он хорошо знал по прежним встречам и считал более сговорчивым человеком, чем вспыльчивый франк.

— Клянусь храмом Софии, равного которому нет на всем свете, что я подставил бы свою голову под ваш меч, если бы осмелился сделать подобное предложение относительно западных рыцарей, проливающих кровь за освобождение гроба господня, — произнес он, нисколько не смущаясь. — Но пусть не гневаются на меня доблестные рыцари, если я скажу, что мое предложение относится к человеку, происхождение и имя которого вам неизвестно, но который, по неизвестным для меня причинам, оказался в вашем посольстве. Этот человек не связан с вами общим вероисповеданием, а подчинен нашей греческой церкви. Он никогда не будет сражаться в ваших рядах и, насколько я выяснил, является вашим тайным врагом, а не другом.

Густав от волнения вскочил и сделал знак рукой Раулю, чтобы он не прерывал их разговора.

— О ком ты говоришь, Лазарис? — задыхаясь от любопытства, вскричал он. — Назови нам имя этого человека?! Клянусь моим мечом, ты не уйдешь отсюда до тех пор, пока не скажешь нам всей правды!

Но угроза, решительно прозвучавшая в устах Густава, ничуть не напугала Лазариса. Очевидно, стремление достигнуть своей цели так сильно овладело его умом, что он и не мыслил уходить отсюда, не соблазнив их своим выгодным предложением.

— Этот человек, да будет вам ведомо, храбрые рыцари, — тянул медленно свое признание Лазарис, видимо, желая произвести на них наибольшее впечатление, — этот человек возглавляет посольство иверской царицы Тамары к султану Саладину и облечен чрезвычайными полномочиями. Как нам известно, он уполномочен вести с ним переговоры о деле, которое способно взволновать умы и сердца крестоносцев.

— Итак, я не ошибся! — воскликнул в чрезвычайном возбуждении Густав. — Вот кем оказался наш грубиян Пуртиньяк. Не говорил ли я тебе, — обратился он к Раулю, — что он обманул короля Филиппа и прикрылся именем Пуртиньяка, чтобы сделать это гнусное дело? Он хотел воспользоваться королевскими грамотами, чтобы проникнуть во дворец Саладина. Не говорил ли я тебе, что у него золото иверской царицы, и он ввел нас в заблуждение своей басней о свертке? Теперь понятно, почему он настаивал на личном свидании с Саладином. Этот предатель не постеснялся обмануть нас, скрыв свое происхождение и богатство!