Валентин Кухтин - Коридоры кончаются стенкой

— А почему не слышно стало Ильина? С ним так активно работали и вдруг — молчок?

— Вас это очень волнует?

— Николай Корнеич! Мы с вами прекрасно знаем, что все написанное мной в этом протоколе — туфта от начала до конца. Написал потому, что не вижу иного выхода. То же остальные: честнейшие люди. Почему же меня не должна волновать судьба соратника, который попал в эту переделку только из-за моей принципиальной позиции по отношению к Малкину?

— Вас интересует конкретно Ильин?

— Да. Он особенно. Потому что знаю, как он принципиален и горяч.

— Горяч — это вы сказали точно. Буду откровенен, Сергей Никитич: Ильин покончил жизнь самоубийством.

Осипов посмотрел на Безрукова невидящими глазами, несколько раз отрицательно качнул головой, затем шепотом произнес:

— Не может быть, Безруков. Не может быть. У вас покончить с собой невозможно. Я бы давно это сделал.

— Ильин бывший чекист. Ему оказалось по силам.

— Как он это сделал?

— Просто. Шарахнул следователя графином по голове, разоружил его и застрелился.

— Он согласился давать показания?

— Нет. Вернее — да. Первый вариант им подписан.

— Нет… Вернее — да… Врете вы все. Он молчал и за это вы убили его. Врете! Это я раскис, а он до конца остался честным. Застрелился… Я слышал, как его били. А выстрела не было. Не было выстрела!

Осипов помолчал, сжав голову ладонями, и вдруг резко выпрямился, схватил исписанные листы, изорвал их в клочья и швырнул на стол.

— Зря, Сергей Никитич, — сказал Безруков спокойно. — Это не по-мужски. Теперь придется начинать все сначала.

— Дурак ты, Безруков, и не лечишься, — заключил Малкин, выслушав доклад о случившемся. — Жаль, что у тебя на столе не оказалось графина.

— При чем здесь графин?

— При том. Пустил бы он тебе дурную кровь по примеру Ильина… — Малкин помолчал, тяжело вздохнул. — Как он себя чувствует?

— Неважно.

— Дай ему успокоиться. Убеди, чтобы восстановился. Разорванный протокол соберите, пусть перепишет… Топчетесь вы на месте. Какого черта? Литвинов с Галановым молчат, Ильин застрелился, Осипов бесится… Я вижу, что тебе морально с ними тяжело. Как только Осипов восстановится — возьми у него показания на Михайлова и передай дело Биросте. Пусть фабрикует центральный террор. Надо их добить и как можно скорее.

— Не доказан местный, а вы уже на центральный.

— Одно другому не мешает. Зацепки есть — мы об этом говорили. А чтобы не бесились, как Осипов, сегодня же дай команду арестовать всех жен.

— А что с детьми? У многих — маленькие.

— Отдай родственникам — выходят. У Осиповой, я знаю, сестра работает в детдоме… Чьих не сможешь пристроить — определи в наш, пересыльный, что на Дмитровской дамбе. Оттуда — в Ставропольский, Малая Джалга, кажется. Вот так. И подтянись! Я вижу, ты расслабился. Дави на Биросту. Чтобы к новому году дело было готово.

В конце сентября Малкину позвонил Кабаев.

— Иван Павлович! — крикнул он в трубку взволнованно. — На даче Ворошилова объявился маршал Блюхер!

— Вот те на! — изумился Малкин. — Один?

— С семьей.

— Где разместился?

— В доме для маршалов. На втором этаже.

— Там же ремонт.

— Мелкий. Сейчас навели лоск. Из наркомата на этот счет никаких указаний не поступало?

— Нет. Тебя-то я поставил бы в известность в первую очередь.

— Что будем делать?

— Обеспечивать безопасность. Что ж еще?

— Не понял… Иван Павлович, не понял! — закричал в трубку Кабаев.

— Не суетись и не паникуй. Действуй по имеющемуся плану обеспечения безопасности. А я сейчас переговорю с Дагиным.

— Понял. Теперь понял. Спасибо. У меня все.

— Молодец, что позвонил. Пока.

— До связи. Жду указаний. Вообще обстановка непонятная.

— Разберемся.

«Странные игры, — мелькнула у Малкина крамольная мысль, — раздавили япошек на Хасане — Ворошилов на сессии ходит именинником. О Блюхере в газетах, в кинохронике ни гу-гу. По слухам, его не только не похвалили, а вызвали в Кремль на Военный совет и высекли за большие потери. Вроде попал в опалу и вдруг появляется с семьей на правительственной даче в Бочаровом Ручье. Прощен?»

Он связался по телефону с Дагиным.

— Израиль Яковлевич! Блюхер в Бочаровом Ручье.

— Ну и что?

— Как что? Непонятно!

— Тебе разжевать? Или ты уже понял?

— Спасибо, Израиль Яковлевич. Просветили. Я действительно понял.

— Ну вот и молодец. Жди указаний.

Малкин понял, что маршал Блюхер обречен. Правительственная дача, море — отвлекающий маневр. Что последует за этим? Арест? Длительная опала? Прощение? Прощение — вряд ли. Он из тех, кто не связан со Сталиным узами дружбы. Последняя поездка на ДВК Мехлиса с Фриновским тоже наводит на размышления. Подробности поездки неизвестны, но в чекистских кругах ходят упорные слухи, что совершена она по поручению Сталина и что собранного компрматериала вполне достаточно, чтобы упечь маршала — последнего из легендарных, не лизавшего Сталину задницу — на Лубянку. Если это так, то почему он до сих пор не арестован? Почему объявился здесь, в Сочи, со всей семьей? Стоп! Стоп. Стоп… Словно вспышка молнии озарила мозг, и Малкину стало страшно. Иезуитство! Какое иезуитство! Только людям с иезуитским мышлением могла прийти в голову такая идея! Они хотят убрать его без суда и следствия. Убрать здесь, в Сочи, а списать на нас: не уберегли, мол, не обеспечили безопасность. Вот цена дружбы Дагина и Фриновского! Знали, ведь, знали! И ни гу-гу… Убрали бы потихоньку, в дорожном происшествии, так нет же, потребовался терракт. А кто сказал, что терракт? Малкин заскрипел зубами. Он запаниковал.

— Ваня! Ванюшка! — кричит Малкин в трубку. — Все внимание ему ! Понял? Ему! Лучшие силы на охрану! Я подброшу своих. Обеспечь полную, слышишь, полную безопасность. Без меня к нему никого не подпускай, кто бы ни был. Проинструктируй личный состав: бдительность, бдительность и еще раз бдительность. Всех подозрительных задерживай. Сопротивляющихся уничтожай, невзирая на ранги. Ты все понял?

— Кажется, все.

— Проверь обслугу дачи. Ненадежных гони. Кто будет сопротивляться — устрой прогулку… по лунной дорожке. Понял?

— Понял, понял, Иван Павлович!

— Транспортное управление… всех владельцев транспорта — на контроль.

— Я понял. Все понял!

Малкин положил трубку. Стучало в виски. Бухало сердце. Темнело в глазах. «Ну что ж это я закатил истерику, — стал успокаивать себя Малкин. — Есть полная ясность — значит, врасплох не застанут. Кабаев начеку, я тоже. Посмотрим, что предпримет Дагин».

С этого часа Кабаев докладывал обстановку через каждые три-четыре часа. И хоть ничего особенного не наблюдалось, Малкин не выдержал и выехал в Сочи.