Валентин Кухтин - Коридоры кончаются стенкой

— Дорогие товарищи, стахановки и стахановцы города Краснодара! — говорил он с таким видом, будто накануне по меньшей мере предотвратил крушение поезда. — Примите от стахановцев партийных и непартийных большевиков Краснодарского железнодорожного узла искренний привет по породу первого предоктябрьского совещания стахановцев нашего города!

Зал взорвался аплодисментами.

— Наш любимый учитель, отец товарищ Сталин говорил о соцсоревновании следующее, что одни работают плохо, другие хорошо. Догоняйте лучших, добивайтесь подъема. В нашем депо наш коллектив, наш командный состав во главе со знатным машинистом, избранником в Верховный Совет товарищем Проценко является замечательным коллективом, который изо дня в день выполняет великое сталинское задание. Наш нарком Лазарь Моисеевич Каганович в своем приказе двести один эс подробно изложил причины, почему мы не справились с задачей тридцать седьмого — тридцать восьмого годов… Товарищи! Еще цельный месяц до Октябрьской революции. Мне сегодня хочется крепко здесь сказать — да здравствует Октябрьская революция, которая сумела освободить трудовое человечество нашей страны, сумела освободить национальные республики от гнета капитализма в России и дала свободу, что молодежь поднимается, овладевает техникой, из самых низких слоев становится знатными людьми! Да здравствует наш любимый нарком Лазарь Моисеевич Каганович! Да здравствует вождь мирового пролетариата товарищ Сталин! Товарищи стахановцы! В честь машиниста локомотива революции товарища Сталина, его верного соратника товарища Кагановича наше стахановское большевистское ура!

В зале гремит троекратное «Ура-а!», звучат долго нескончаемые аплодисменты. «Да здравствует первый наш стахановец — товарищ Сталин!» — кричит председательствующий и снова крики, гром аплодисментов.

Шесть часов прошли в мучительном ожидании. Угроза Сербинова не вызывала сомнений. «Убьет, гад. Такие, как он, слова на ветер не бросают», — думал Воронов и было ему жутко и тоскливо и ныло тело в предчувствии лютых побоев.

Ночью конвоиры доставили его к Березкину, а тот — в кабинет Сербинова. Хозяина на месте не оказалось. За длинным столом у окна, за которым обычно проводятся оперативные совещания руководящего состава Управления, сидел белобрысый битюг. Увидев Воронова, он брезгливо поморщился.

— Этот? — спросил он у Березкина. Тот кивнул утвердительно, и белобрысый отвернулся и стал смотреть в окно, нетерпеливо постукивая пальцами по поверхности стола.

Вошел Сербинов.

— Как ты решил, Воронов, виновен или невиновен? — спросил он походя, пряча в сейф серую папку с замусоленными тесемками.

— Невиновен, — твердо ответил Воронов.

— В подвал его! — крикнул Сербинов, злобно сверкнув глазами, и Березкин с белобрысым, схватив арестованного под мышки, потащили по ступеням вниз. Воронов не сопротивлялся, понимая бесполезность этого занятия. Его втолкнули в темную камеру, со скрежетом распахнув перед ним ромбообразную дверь, и щелкнули выключателем. Под потолком загорелась лампа, осветив неярким светом просторное помещение. У задней стены Воронов увидел лужу крови, а у боковой стены два трупа, сложенных штабелем, небрежно прикрытых грязной мешковиной, пропитанной кровью.

— Стоять! — услышал он резкий голос Сербинова. — Лицом ко мне!

Воронов повиновался. Повернулся лицом к выходу и замер в ожидании.

— Спрашиваю в последний раз: ты будешь давать показания, или продолжишь борьбу со следствием? — жестко спросил Сербинов и подошел к Воронову на расстояние полувытянутой руки.

Воронов отрицательно качнул головой, и Сербинов мощным тычковым ударом в грудь сбил его с ног. Березкин и белобрысый набросились на упавшего, словно стая голодных хищников. Били долго, больно, остервенело.

— Валухин! — кричал Сербинов белобрысому. — Что это за удары? Тебя что, не кормили сегодня? По яйцам его, суку, по яйцам бей!

Валухин, стараясь изо всех сил угодить начальству, бил лежачего ногами в промежность. В уходящем сознании глухо отзывались удары. Воронова обливали холодной водой и, приведя в чувство, снова били.

— Капитан Сербинов, спасите! — кричал Воронов, собрав остатки сил. — Депутат Сербинов…

— А-а-а! Вспомнил о депутате! — Сербинов грязно выругался. — Вспомнил! А раньше ты был о нем иного мнения! Валухин! Где железо? Тащи железо! Я ему сейчас дам депутата! Я его спасу!

Валухин поспешно выхватил из металлического ящика, стоявшего в углу металлический прут и опоясал по спине безответную жертву…

Воронов не выдержал. Он понял: если не остановить сейчас рассвирепевших палачей — убьют. Понял и взмолился о пощаде. Его обмыли холодной водой, одели в какое-то белье, провонявшее карболкой, и полуживого потащили наверх, в кабинет Сербинова. Там он под диктовку Березкина написал заявление на имя Ежова, в котором сообщал о своей принадлежности к троцкистской организации и активной борьбе с советской властью, после чего его вернули в камеру и бережно положили на кровать.

— Выздоравливай, гражданин партийный начальник, — сказал один из конвоиров, — набирайся сил. Впереди еще не одна порка. Здесь убивают медленно, но верно.

Прошло два дня. Воронов еще не мог держаться на ногах, и конвоирам, пришедшим за ним, пришлось тащить его в кабинет Березкина на руках. В кабинете было несколько человек, все нетрезвы. Из присутствующих, кроме Березкина, Воронов узнал Фонштейна, который, встретившись с ними взглядом, дружески подмигнул и по-доброму улыбнулся.

— Ну вот, полюбуйтесь, — хвастливо и весело проговорил Березкин. — Это тот самый Воронов, который несколько месяцев водил Фонштейна за нос. Член крайкома. Достаточно было мне обработать его по методу товарища Ежова — и все. Воронов разоружился и готов написать все, что я ему продиктую. Готов, Воронов? Ну, что молчишь? Готов?

Воронов открыл глаза, наполненные слезами, и молча согласно кивнул.

— Сейчас он напишет, как собирался убить вождя. Не успеем мы распить эту бутылку, а показания будут готовы. Будут готовы, Воронов? Эй! Ну ты чо, опять зашелся? От дурная привычка! Это ты, Фонштейн, научил его: в самый интересный момент теряет сознание.

— Убери ты его на х…, — Фонштейн взял в руку тяжелую бутылку. — Бахвал вонючий! Счас дерну по черепу вот этой бутылкой и ты дашь показания, что готовил покушение вместе с Вороновым.

— Ты чо, очумел? — испугался Березкин. — Поставь бутылку и не выделывайся!

Фонштейн поставил бутылку на подоконник, резко повернулся и, хлопнув дверью, вышел.

— Обиделся, — констатировал Березкин. — Ничего, — он стал разливать вино по стаканам, — остынет — придет за своей порцией. А ты с нами выпьешь, Воронов? Да-а. Ты совсем расклеился. Ну ладно, поваляйся в постели еще дня три, потом приступим к мемуарам. «Мемуары бывшего партийного работника» — звучит? Звучит. Пиши, пока есть возможность.