Валентин Кухтин - Коридоры кончаются стенкой

— Кто взял и когда? — нахмурился Малкин.

— Белик знает — его работа. Вы про суд говорили, что там все шиворот-навыворот, а тут Белик и суд, и бог.

— Что ты, паразит, мелешь! — взметнулась рядом с оратором молодуха-красавица. — Не слушайте его, товарищ Малкин! Он как дите малое: что другие обойдут — он обязательно вляпается. Сядь, говорю тебе, — она схватила его за рукав и потянула вниз.

— Зачем же вы о муже так неуважительно? — Малкин сухо посмотрел на Беликова, затем на молодуху. — Будете так сквернить его — разлюбит. Он не дите, и знает, что говорит, Беликов! Разъясни товарищу Саврасову.

— Взяли за антисоветскую пропаганду. Оформляли на «тройку». Содержался в Армавире. Занимался, по-моему, Ткаченко.

— Какая пропаганда! — осмелел Саврасов. — Он двух слов связать не мог. Он руками говорил. Ру-ка-ми! Его способности в руках, а не в словах.

«Черт бы побрал этого Саврасова, — выругался Малкин мысленно. — Поднесся со своим Кривопузом. А с другой стороны, может, это неплохо: вызволить при всех — на руках будут носить. А если уже пустили в расход?»

— Северов! Свяжись с Ткаченко от моего имени, пусть наведет справки и немедленно.

Северов сорвался с места и скрылся за дверью.

— Сейчас разберемся, товарищ Саврасов. Просто так, ни за что, как вы говорите, ни про что органы не арестовывают. Взяли — значит, где-то замаран. Но мы посмотрим. Может быть, вернем вам вашего Кривопуза под вашу ответственность.

— Тут вот записочка пришла от нашей ударницы Саши Нееловой. Трактористка, последовательница Паши Ангелиной. Просит слова. Дадим?

— Дадим, — дружно ответил зал.

— Давай, Александра! Давай, давай! На трибуну. Не робей!

— А я ничего. Чего робеть-то?

Юная Александра выглядела бабой лет под сорок. Тяжелыми мужскими шагами она отмерила расстояние от кресла, которое со вздохом распрямилось, когда она встала, до трибуны и навалилась на нее мощью заскорузлых рук.

— Я чо хочу сказать? — зарделась Александра. — Про налог. Правильно ударили по лошадям.

— По единоличникам! — поправил кто-то из зала.

— Ну да! Я ж их и имела в виду. Единоличников! Они ж, паразиты, у нас вот тут, — она похлопала ладонью по шее, — сидят и ноги свесили. Сладкой жизни захотели. Доигрались! Добралась и до них совецка власть. Не только нам гамбалить. Пусть теперь как мы — жрут горькую, а думают, что она сладкая.

— Что она мелет? — наклонился Малкин к Зеленкову.

— Все перепутала, дура. Говорил запиши! Нет, я, говорит, выучу наизусть. Вот и выучила.

— Ладно, хрен с ней. Кажется, никто ничего не понял.

— Я-то ей дам чертей!

— Чо я еще хочу сказать? Насчет Кривопуза. Вы, товарищ депутат Иван Павлович, отпустите его. Детвору кормить надо, а там мал мала меньше. И последнее, — Александра выпрямилась, глотнула воздух и, выпучив глаза, крикнула: — Спасибо нашему родному товарищу Сталину, нашему родному правительству за заботу о нас — людях труда! — прокричала и пошла на место под бурные аплодисменты.

Вернулся Северов. Лицо довольное. Прошел в президиум, склонился к Малкину, зашептал в подставленное ухо. Зал замер в ожидании.

— Ну вот, — улыбнулся Малкин. — Жив Кривопуз и здоров. Еще не осужден. Порешим так: первое — я его освобождаю. — Тишина взорвалась диким восторгом. — Второе, поскольку, как вы утверждаете, Кривопуз политически безграмотный человек, то антисоветчину он нес, будем считать, не по злому умыслу, я обязываю его пройти курс политграмоты при райкоме партии. О поступлении на курсы и об их окончании товарищ Зеленков доложит лично мне. Все. Будем считать, что инцидент исчерпан. Если у вас вопросов нет, а я думаю, что их нет, то я благодарю вас за внимание. Надеюсь, что наша встреча поможет вам сориентироваться в политической ситуации. Будут сомнения в ком-нибудь, неясности — обращайтесь к товарищу Беликову. Он всегда выслушает вас и примет меры. Успехов вам в труде, веселья и радости. До свидания.

— Товарищи, товарищи, — спохватился Зеленков, — позвольте мне от вашего имени поблагодарить депутата Верховного Совета СССР товарища Малкина Ивана Павловича за интересную и в высшей степени полезную встречу и пожелать ему тоже успехов в труде, веселья и радости. Спасибо, Иван Павлович! — Зеленков обменялся с Малкиным крепким рукопожатием.

Выйдя из клуба, Беликов оставил Малкина на попечение Северова.

— Сбегаю узнаю насчет обеда. Ничего, если местные власти пообедают с нами?

— Ничего, ничего. Налаживай контакты, а то вы тут скоро все желчью изойдете.

Дежурного горотделения на месте не оказалось.

— Он с капитаном из Москвы в кабинете начальника, — пояснил помощник дежурного.

— Что еще за капитан? — насторожился Малкин.

— Я не в курсе. Документы проверял дежурный.

— Он сказал, зачем приехал?

— Мне нет. Представлялся дежурному. Я в это время отсутствовал.

— Ну, пойдем, — пригласил Малкин Северова, — посмотрим, что там за гость.

Дверь в кабинет была приоткрыта, в замочной скважине торчал ключ. Малкин вошел первым. За столом Беликова, утонув в мягком кресле, сидел полукарлик в штатском, чем-то очень напоминавший Ежова. Он стремительно поднялся навстречу вошедшим, вышел из-за стола.

— Капитан госбезопасности Шулишов… А вы, если я правильно понял, Малкин Иван Павлович?

— Майор Малкин.

— Я уполномочен сообщить вам пренеприятнейшую весть, — Шулишов вынул из кармана сложенный вчетверо листок и, обратив его текстом к Малкину, громко и четко произнес: — Это ордер на ваш арест.

— Не понял, — Малкин грозно взглянул на Шулишова.

— Что ж тут непонятного? Приказом Берия вы отстранены от должности, лишены звания и вот… санкция на арест, — Шулишов достал из кармана наручники. — Прошу!

Пока Малкин оправлялся от шока, двое, до сих пор невидимые, крепко стиснули его с обеих сторон. Малкин повиновался.

— Оружие есть? — спросил Шулишов.

— Обязательно — спокойно ответил арестованный. — В правом наружном кармане пальто.

— Только и всего?

— Только.

— Следуйте в машину.

— Успеется. Сначала предъявите ваше служебное удостоверение.

— Спохватился, — усмехнулся Шулишов. — Вот, пожалуйста. Капитан госбезопасности Шулишов — начальник УНКВД по Краснодарскому краю.

За двадцать лет большевистского правления разношерстный кубанский люд повидал и натерпелся всякого. Грабили его и убивали, расказачивали и раскулачивали, морили голодом и гноили в подвалах НКВД, сначала семьями, а затем целыми станицами выселяли на погибель в необжитые северные области СССР. Удушающая продразверстка, бесчинства комбедов, кровавые походы пролетариев в голодные станицы за «излишками» хлеба, разухабистая НЭП, безрассудные темпы индустриализации, насильственная сплошная коллективизация и массовый террор, снова террор и террор без конца — все это было не в кошмарном сне, не в воображении больного мозга, а в жестокой социалистической яви, в обещанном большевистском рае. В нечеловеческих муках черствели души кубанцев, рушились идеалы, корчилась в предсмертных судорогах вера в добро и справедливость.