Валентин Кухтин - Коридоры кончаются стенкой

— Это правда! — вмешался в перепалку Безруков. — Этот факт нами тоже зафиксирован. Нам известно, что вас еще в двадцатом году поймали на контрабанде и завербовали.

Гущин сжался и стал походить на перепуганного хорька. Безруков почувствовал, что попал в точку.

— Уберите эту выдру, — кивнул Гущин на «Раевскую». — Видеть ее, дуру, не могу.

«Раевскую» — увели.

— Пиши! — Сербинов бросил Гущину несколько листов чистой бумаги. — Пиши подробно и обо всем.

— Я устал, — заявил Гущин и схватился за голову. — Честное слово, не могу. Голова раскалывается.

Сербинов уступил, чем еще раз удивил Безрукова. Впрочем, он, вероятно, поступил бы так же. Вряд ли после такого «признания» Гущин решится на борьбу со следствием.

Сербинов позвонил начальнику внутренней тюрьмы:

— Забери Гущина, — сказал он устало. — Оформи его, как положено. Понял? Как положено!

Лобода понял. Безруков тоже. Камера, в которую будет помещен Гущин, должна быть «заряжена» провокатором.

Выслушав доклад, Шулишов выразил недовольство.

— Зря с ним миндальничали! Он же вам фактически ничего не сказал. Расчувствовались: голова у него, видите ли, раскалывается. Добродеи. Сказал «а» — надо было заставить выложить весь алфавит. Весь! Никакой внутрикамерной разработки! Вытаскивайте снова, заставьте писать, будет упираться — сделайте вливание. Пиши, Николай Корнеевич, рапорт на применение репрессий. Пиши, пиши! Я санкционирую. Это как раз тот случай, когда стесняться не надо.

— А как? Я никогда не писал.

— Привыкли пороть без оглядки, — усмехнулся Шулишов. — Пиши в произвольной форме: я, такой-то, прошу разрешить в порядке исключения применить меры физического воздействия к отъявленному врагу народа такому-то, который, будучи уличенным в шпионаже, отказывается от дачи правдивых показаний, ведет бессмысленную борьбу со следствием. Дата, подпись.

Безруков, скрепя сердце, повиновался. Получив санкцию, передал рапорт Сербинову и уехал с «Раевской» на конспиративную квартиру. Когда вернулся — не без обиды узнал, что Гущин уже «приведен в порядок», дал твердые показания на Колоду и Шулику и для дальнейшей работы закреплен за Лифановым.

— Теперь он тебе не интересен, — сказал Шулишов. — Ты свое дело сделал, пусть с ним возится Лифанов. А ты займись Колодой. Организуй его секретное изъятие, ну и все остальное.

Безруков созвонился с Ростовом-на-Дону, попросил коллег «посодействовать Колоде» выехать в срочную командировку в любом удобном направлении, и вскоре ему сообщили номер поезда, которым тот отбывал на Украину. Оперативную группу возглавил начальник отделения Коган. В помощь ему Безруков дал Бухаленко и Валухина.

— Трое управитесь с одним? — мрачно пошутил Безруков, закончив инструктаж группы. — Смотрите, чтоб без фокусов. Доставить живым, без него домой не возвращайтесь.

Через сутки поступила информация: операция прошла нормально. Радостно возбужденный, Безруков бросился к Сербинову, но того на месте не оказалось, и тогда он ворвался с докладом к Шулишову:

— Федор Иванович! Колода в наших руках!

— Прекрасно! Молодцы! Поздравляю. Прямо с поезда берите его в работу. Ни минуты передышки. Бегло допросите и, если упрется, а от этой сволочи можно ожидать чего угодно, применяйте физмеры. Я разрешаю. Поскольку это дело от тебя рано или поздно уйдет, пригласи на допрос представителей следственной части, пусть сразу включаются в дело. Покажи им образец работы, чтобы все видели, как расправляются с врагами настоящие чекисты.

Безруков торжествовал. Кажется, Шулишов оценил его по достоинству, а это в условиях гонений на старые кадры НКВД очень важно. Он поручил начальнику внутренней тюрьмы Лободе приготовить «для работы» «тяжелую камеру» и принялся разрабатывать план первого допроса, но в этот момент в кабинет втолкнули Колоду. Коган доложил о выполнении задания.

— Спасибо, ребята! Все свободны. Колода, присаживайся. Сколько времени прошло с момента твоего ареста? — спросил он доставленного, с любопытством разглядывая его крепкую фигуру.

— Часов семь-восемь, — с готовностью ответил Колода.

— Ага! Значит, времени на обдумывание линии поведения на допросе было предостаточно? И что ты решил? Будешь благоразумным или объявишь войну следствию?

— Благоразумным в каком смысле?

— В прямом.

— Я вас не понимаю.

— Сейчас я тебе растолкую. Шулику знаешь?

— Знаю.

— Гущина?

— Знаю.

— О том, что они занимались шпионской деятельностью, знаешь?

— Впервые слышу.

— Слышишь-то, может быть, и впервые, но о том, что вы трое работали на иностранную разведку, помнишь?

— Вы меня с кем-то спутали, товарищ Безруков.

— Во-первых, не товарищ. Во-вторых, не спутал. Шулика и Гущин нами допрошены. Они сознались в том, что с тысяча девятьсот двадцатого года занимались шпионажем, и назвали тебя как соучастника, точнее, как члена шпионской организации.

— Это неправда. Я к шпионским организациям никакого отношения никогда не имел и не имею.

— Так ты, может быть, и в жандармском управлении не служил?

— Не служил.

— Ты ведешь себя непорядочно. Предупреждаю: будешь запираться — прикажу бить.

— Это — как вам будет угодно. Но я действительно ни жандармом, ни шпионом не был.

— Ну что ж… Тогда потрудись, пожалуйста, спуститься в подвал.

Били Колоду втроем: Безруков, Березкин, Лобода. Не хотелось Безрукову пачкать руки — не сдержался. Взыграла чекистская кровь, обуяла обида за советскую власть, зачесались руки. Э-эх! Где наша не пропадала! Более часа рвали тело несчастного сучковатыми палками, стегали поясными ремнями с металлическими бляхами. Прерывались на мгновения, чтобы смахнуть пот с лица да взять поудобней «орудие труда», — да спросить у истязаемого, не разоружился ли он перед следствием. В какой-то момент Безруков заметил, что Колода — ни рыба ни мясо, глаза навыкат, кровь на губах и вроде как не дышит. Объявил перекур, пытался проверить пульс — не нащупал, облил холодной водой, надеясь привести в чувство — бесполезно. Вместе с надзирателями перенес безжизненное тело в приготовленную одиночную камеру, послал за врачом. Тот явился и констатировал смерть.

— Жаль, — сказал Безруков. — На вид здоровый, казалось, целыми днями можно бить и ничего не будет. А поди ж ты, загнулся. Ладно. Березкин, иди к себе. Лобода, займись погребением. Я пойду доложу Шулишову.

— Где будем хоронить? — спросил Лобода.

— На тюремном кладбище, где ж еще. И чтоб без трепу. Не забывайте, что он изъят секретно.

Сообщение о смерти Колоды Шулишов выслушал спокойно. Только дрогнула бровь да верхняя губа накрыла нижнюю и плотно прижала к зубам, изображая глубокое раздумье.