Валентин Кухтин - Коридоры кончаются стенкой

— Как отреагировал на ваше сообщение Дагин?

— Он скривился, словно проглотил ложку горчицы, замахал на меня руками, сказал, что все это чепуха, что Жлоба находится под постоянным контролем и ничего подобного за ним не наблюдается. Он предложил мне оставить Жлобу в покое, и в наше дело не впутывать. Я полностью доверял источнику, выдавшему мне информацию по Жлобе, и когда мы вышли от Дагина, высказал Лаврушину свое недоумение. Лаврушин снисходительно улыбнулся, похлопал меня по плечу и сказал: «Ты, Михаил, много чего еще не понимаешь, поэтому поперед батьки не лезь, а делай, как говорят. Политикой пусть занимается начальство». Я заподозрил неладное, но в чем дело — сразу не понял и Жлобу из дела вывел. Вскоре из Москвы один за другим стали поступать протоколы допросов арестованных участников антисоветской организации правых с указаниями Секретно-политического отдела НКВД о развертывании среди них активной оперативной работы.

— Как отнеслись к этому Лаврушин и Дагин?

— Поначалу, как мне показалось, никак. Возможно, в недрах Управления что-то зрело, но я счел своим долгом напомнить Лаврушину, что у нас эта работа запущена и не мешало бы хорошенько раскачать начальника первого отделения Ковалева, иначе другие управления вскроют и преподнесут нам подполье правых на нашей территории. Лаврушин согласился, что Ковалев действительно никак не может найти завязку, чтобы уцепиться за нее и крепко потянуть. «Не там ищут, — заметил я Лаврушину. — Правые у нас под носом».

— Кого вы имели в виду? Вы назвали конкретных людей? — заинтересованно спросил следователь.

— Да, я назвал председателя крайисполкома Пивоварова, которого знал как бывшего правого.

— Бывшего? Почему вы его назвали?

— Потому что отдельные его делишки, которые нам тоже были известны, давали основания считать его таковым и поныне.

— Что за «делишки»?

— Сейчас не могу вспомнить. За годы все так запуталось, переплелось, что без соответствующих документов уже не обойтись.

— Что ответил Лаврушин?

— Он насупился, весь как-то обмяк и, сославшись на занятость, предложил перенести разговор на вечер.

— Разговор состоялся?

— Состоялся. Лаврушин пригласил меня домой и без вступления продолжил разговор вопросом: известна ли мне роль Евдокимова в крае? Я ответил, что знаю его как опытного работника НКВД, а с января тридцать четвертого — как первого секретаря Северо-Кавказского крайкома ВКП(б). «И только?» — удивился Лаврушин. «А что еще?» — ответил я вопросом на вопрос. «Уж тебе бы следовало знать, — заявил мне Лаврушин, — что Ефим Георгиевич задает тон не только в крайкоме, но и в УНКВД, где Дагин только ширма, или, как говорят, «голос начальства». Связи Евдокимова разбросаны по всей стране. В Пятигорске и Ростове, кстати, тоже много «евдокимовцев», а Пивоваров для него — свой в доску». Я ответил, что все это мне понятно, кое-что, мол, тоже знаю, не в пустыне работаю, но непонятно, к чему клонится разговор. «Знаешь, Миша, — заговорил Лаврушин доверительно, — я давно хотел поговорить с тобой откровенно». «Давай», — согласился я сразу, так как, если говорить откровенно, Лаврушин заинтриговал меня своей таинственностью и доверительным тоном.

— То вы молчали, а сегодня у вас просто словесный понос — какой-то. Или захотелось наговориться на весь остаток жизни? О чем говорил с вами Лаврушин?

Сербинов насупился, обиженно поджав губу, но делать нечего: допрос есть допрос.

— Он сообщил мне, что Евдокимов не согласен с политикой партии по деревенскому и национальному вопросам и при поддержке правых, с которыми у него нет расхождений, ведет, конспиративно, конечно, соответствующую борьбу с руководством партии. А чтобы легче было проводить свою линию в массах, он в крайкоме и крайисполкоме расставил своих людей.

— Этих? — следователь торопливо сунул Сербинову список, который давно уже был подготовлен и ждал своего часа. Сербинов быстро сообразил, что от него требуется, и, мысленно махнув рукой, подтвердил:

— Да, этих. Семякина, Шацкого, Часовникову и Дубинина из крайкома, — стал читать он вслух, чтобы стенографистка смогла зафиксировать сказанное им, — Пивоварова, Федорова, Дмитриева — из крайисполкома, секретарей Пятигорского ГК ВКП(б) Герасимова и Кабардино-Балкарского обкома Бетала и Калмыкова, из УНКВД — Дагина, Горбача, Зарифова, Бранденбурга, Булаха, Дементьева, Малыгина, Федорова, Вронского, Валухина, Ковалева, Долгопятова, из УРКМ — Михельсона и Симона. В УНКВД по Азово-Черноморскому краю он пристроил своего человечка — Попашенко.

— Вы знали этих людей, встречались с ними?

— В основном да, — соврал Сербинов. Он вошел во вкус и стал азартно подыгрывать следователю. — Я знал их как «евдокимовцев», молившихся на своего кумира, как на икону.

«Какая разница, кто подтвердит следствию этот список, — оправдывался перед собой Сербинов. — Им-то ведь все равно теперь. Раз в списке — значит, уже где-то в соседней камере. А в таком случае какой мне резон осложнять отношения со следствием?»

Следователь удовлетворенно крякнул.

— Он как-то увязал наличие этой организации с уклонением от борьбы с правыми?

— Кто?

— Ну… Вы же говорили с Лаврушиным?

— Ну да. Он так и заявил мне: «Теперь ты знаешь причину отсутствия активной работы по вскрытию организации правых и возражения Дагина против развертывания следствия против Жлобы. И Пивоварова по этой причине трогать нельзя». Я возразил, что Москва может и сама нащупать и вскрыть гнойник, на что Лаврушин заметил, что в Москве Евдокимов вне подозрений. Там сидит Яков Абрамович Дейч, ряд других ответработников, так что если кто-то вздумает сунуться — сломает себе шею и только.

— Вы поверили в сказанное?

— Да.

— Он вас тоже предупредил о расправе?

Сербинов воспринял этот вопрос как наводящий.

— Да! — ответил он с живостью. — Он так и сказал, что если я не хочу быть смятым политически, а возможно, и физически, то я должен принять его дружеский совет и работать спокойно, не высовываясь, не вести закулисную игру, делать то, что поручают, и так, как велят. «Покирлывэ тэлятко дви маткы сосэ», — так, кажется, говорят на Украине?» — спросил он меня и покровительственно похлопал по плечу. Я поинтересовался, говорил ли он со мной от своего имени или по поручению. Лаврушин замялся, а потом, прямо глядя в глаза, сказал, что вопрос обо мне стоял очень остро, меня хотели, мягко говоря, «угробить», но благодаря ему, Лаврушину, было принято решение обработать, то есть вовлечь в антисоветский заговор.

— Вы считаете, что вас завербовали в ходе именно этого разговора?

— Момент вербовки определить трудно, поскольку документально она не оформлялась и письменных обязательств я никому не давал. Но именно в заключение этого разговора я высказал мнение, что в такой ситуации высовываться действительно опасно и что действительно все вопросы лучше согласовывать с руководством Управления.