Валентин Кухтин - Коридоры кончаются стенкой

— Да, — обрадовался Саенко подсказке первого секретаря крайкома, — именно это я и хотел сказать.

— Начальник горотдела НКВД коммунист. Вот ты как первый секретарь горкома партии потребуй от него подробный доклад по всем делам. Вынеси вопрос на бюро. Не подчинится — исключите его из партии. Я поддержу. Вот таким образом. После этого решим вопрос о партийности Одерихина. Но я более чем уверен, что Одерихин — честный коммунист и его борьба против мракобесия — героическая борьба, и очень плохо, что горком оставил этого человека один на один с врагами народа.

— Вы, Петр Иануарьевич, правы на все сто процентов. Но Одерихин рассказывал такие немыслимые вещи, что в то время меня даже палкой не заставили бы поверить ему.

— Мы вернем дело не утвержденным. Придется вам тем же составом, кроме арестованных, конечно, приносить коммунисту Одерихину свои извинения.

Селезнев положил трубку. Саенко еще долго сидел в раздумьях, и хоть стрелки часов показывали уже начало пятого — сна не было. Пришлось отложить все дела и немедленно заняться делом Одерихина. «Черт бы их всех побрал, — ругался Саенко вслух, бессмысленно перекладывая папки из сейфа на стол и обратно. — Не могут решить раз и навсегда партия — это все, и без решения партии, без согласования с нею ничего не сметь. В стране должен быть один хозяин, а когда их много — порядка не будет!»

Сербинов обиделся. Больно стегнуло по сердцу напоминание следователя о его еврейском происхождении. Какой-то вонючий лапотник, рязанский замухрышка, а поди ж ты, попер в антисемиты. Как портит власть людей, особенно, если достается таким вот…

— Ну что же вы молчите, Сербинов? Повторить вопрос?

— Не надо, — выдавил из себя Сербинов. — Вы требуете говорить покороче, вот я и собираюсь с мыслями.

— Ну-ну!

«Что бы ты гад, делал без евреев? До сих пор ползал бы на четвереньках перед царем батюшкой» — кипело внутри.

— Лично моя вражеская работа заключалась в том, что я не мешал Лаврушину и Ковалеву «не находить» в крае антисоветских формирований правых, несмотря на то, что сигналов о них было предостаточно. Незначительные удары по ним, конечно, наносились, но только по тем, которые не имели связи с действовавшими в органах и не могли привести к провалу Евдокимова. Чаще правыми оказывались арестованные, которые таковыми не являлись.

— Даже здесь не обошлись без фальсификации.

— Должны ж они были как-то сохранять свои кадры. Вот и вертелись.

— Вы говорите так, будто сами к этой своре не принадлежите.

— Я же говорил, что организационно я к ним не примыкал, никаких поручений не выполнял, единственное, что делал — это закрывал глаза на то, что они творили. В противном случае они стерли бы меня в порошок.

— Свежо предание, да верится с трудом. А точнее сказать — совсем не верится. Расскажите подробно о своей связи с Курским как участником антисоветской организации.

— В середине ноября тридцать шестого года меня вызвали в Москву на стажировку и до января тридцать седьмого держали на следствии. Неожиданно, как я потом узнал — по инициативе Курского, меня назначили начальником отделения СПО НКВД СССР…

— С чем вы связываете это назначение? Показывали образцовую работу или были другие причины?

— Я терялся в догадках. Было и такое предположение, о каком вы говорите. Я действительно проявлял сноровку, особенно по делу Зиновьева и его группы. Но тревожила другая мысль: не есть ли это умышленное удаление меня от периферии как не проявлявшего активности в антисоветской деятельности. Ведь основная вражеская работа проводилась там. Основания так думать были, потому что Курский, как и Лаврушин, был питомцем Евдокимова.

— А Лаврушин не говорил о нем, как об участнике организации?

— Нет. Не говорил. Я попытался провести разведку через близких к нему людей — не получилось. Как-то, зайдя к нему в кабинет, я решил воспользоваться редким случаем, когда он был один, и откровенно переговорить с ним по этому вопросу. Я рассказал ему, что от Лаврушина мне известно о существовании антисоветской организации, блокирующейся с правыми, участниками которой являются многие чекисты Северного Кавказа. Курский не дал мне договорить, в очень резкой форме обвинил в том, что я собираю вражеские сплетни. Тогда я пошел дальше и сказал, что, по словам того же Лаврушина, эту организацию возглавляет Евдокимов, но он слушать не захотел. Когда порешали основные дела, с которыми я к нему зашел, он вдруг вернулся к прерванному разговору и стал хвалить Евдокимова как человека, преданного советской власти. Рассказал о том, как они в тридцать третьем вскрыли контрреволюционную антипартийную группу в Таганроге, как поднимали шахтинское дело. Словом, сказал, что знает его лучше других и даже мысли не допускает, чтобы Евдокимов являлся участником антисоветской организации.

— Следствию известно, что Курский был активным участником антисоветской организации, поэтому после того, как вы ему фактически открылись как единомышленник, он вряд ли удержался бы от соблазна использовать вас в антисоветской работе. Вы неискренни и лжете.

— Он, вероятно, воспринял мой рассказ как донос на Лаврушина и Евдокимова, поэтому так повел себя.

— Больше вы не пытались связаться с ним?

— Нет. Но хотел бы обратить внимание на следующее: после моего разговора с ним в СПО начались торопливые розыски каких-то протоколов и докладных записок, поступивших из УНКВД по Московской области. Я спросил у приближенного Курского Саламова, что происходит. Он ответил, что по одному из протоколов якобы косвенно проходит Евдокимов как участник организации правых. Позже я узнал, что протоколы были обнаружены в одном из отделений, но куда их дели — не знаю. Я убежден, что таким образом Курский отреагировал на мою откровенность.

«Зачем я ему про это рассказываю? — удивился Сербинов собственной болтливости. — Кроме меня об этом никто не знает. Курский давно покойник, а покойники, как известно, умеют молчать. Кому нужно мое саморазоблачение? Не для того же, чтобы намотать себе «вышку». Пытаюсь размагнитить следователя? Расположить к себе, вызвать если не жалость, то хотя бы сочувствие? Или это стремление перевести стрелки на центр, показать, что рыба гниет с головы? Неужели мое подсознательное мудрее того, что дает мне осознанное восприятие действительности?»

— Какую вражескую работу вы проводили в Секретно-политическом отделе НКВД?

— В НКВД я проработал всего шесть месяцев. Все это время я был до отказа загружен следственными делами центра и периферии, которые готовил к рассмотрению на Военной коллегии, и потому предпринять что-то заговорщик не мог. В сентябре я был назначен заместителем начальника УНКВД по Краснодарскому краю и уехал из Москвы.