Валентин Кухтин - Коридоры кончаются стенкой

Какое они имеют к ним отношение? «В ряде районов, — звучит иногда с трибун, — выявлены недоброкачественная прополка, плохие посевы, бездушное отношение к коню и вредительские акты в отношении сельхозмашин». Допустим все это имеет место, но при чем здесь Рывкин? Если тракторист плохо посеял (что значит плохо?), колхозник плохо прополол, — кто еще, кроме виновника, должен за это отвечать? Конкретный тракторист, конкретный колхозник. В какой-то степени — организаторы их работы: звеньевые, бригадиры, агрономы, председатели колхозов, в какой-то степени райкомы-райисполкомы в лице соответствующих отделов, управлений. В случае с Рыбкиным все промежуточные звенья в стороне, а он в бороне. Называют факты иного рода: в какой-то парторганизации коммунисты приняли в партию человека, ранее исключенного, из ее рядов за уголовное преступление. Ошибка? Конечно. Грубая? Вопиющая. Но если есть коммунисты, давшие этому человеку рекомендацию, если есть партийная организация, проголосовавшая за его прием, если есть, в конце концов, райком, который подтвердил решение о приеме — почему ответственность за это несет секретарь горкома партии? Непонятно, непонятно и еще раз непонятно. Нелепица, чертовщина, вакханалия. Кто-то где-то проявляет идиотскую болезнь — беспечность, а секретарь расплачивайся жизнью.

Осипов решительно не понимал, что происходит. «Не за свое дело взялся, браток, — ворчливо корил он себя. — Не надо было поддаваться уговорам. Стоял бы сейчас у станка, творил бы помаленьку рекорды, давал бы новую жизнь речным судам, строил бы коммунизм. И не болела б душа, что стал поперек чьей-то карьеры, что сломал, пусть не по собственной воле, чью-то судьбу. Там у каждого свой станок. Содержи его в порядке и он не подведет. Способен-на рекорд — действуй, показывай свое умение, никого не сживая со света. В детстве так и мечталось: стоять у станка, хорошо зарабатывать. Но судьба — девка своевольная и распорядилась по-своему. Не заметил, как круто понесла и вдребезги разбила все мечтания.

С чего все началось? В двадцать пятом случайно попал в комсомольский актив. И словно с цепи сорвался: после работы с друзьями мчался на митинг, вместе со всеми спорил до хрипоты. Кого-то славословил, кого-то разоблачал, ходил на субботники, вкалывал там в поте лица — строил социализм в одной, отдельно взятой стране, и мечтал избавить человечество от капиталистического рабства. В кипучей буче все явственней стал выделяться его голос. К нему прислушивались, с ним советовались, а через пару лет юные водники избрали его своим вожаком. Началось привыкание к власти, и хоть не был честолюбив, нередко в мечтах видел себя шагающим впереди комсомольских масс с разорванной грудью и пылающим сердцем, высоко поднятым над головой.

Безоглядная вера в социалистическую идею, которую Осипов неосознанно, но весьма впечатлительно демонстрировал на различных кворумах, и готовность бороться за нее до последнего вздоха пришлись по душе партийному руководству района. И вот его как передового рабочего и комсомольского вожака «зазывают» в партию, вводят в состав бюро районного комитета ВКП(б), а в тридцать шестом, после неожиданного ареста Рывкина и его команды, избирают третьим секретарем ГК.

Что он умел тогда? Вкалывать у станка до седьмого пота, митинговать и спорить до хрипоты. Наловчился председательствовать на собраниях, вести заседания. При низшем среднем образовании страстно желал быть впереди. Соглашаясь на должность в горкоме, понимал, что берется за трудное дело. Были сомнения: хватит ли жизненного опыта? Ведь конкретной политикой заниматься не приходилось, самостоятельно принимать важные решения — тоже. Но не с нуля ж начинать! Что-то делали его предшественники. И потом — есть опытные партийцы, которые всегда подскажут и помогут. Нет. Не хватило сил взять самоотвод, как это сделал, скажем, Галанов. Рассчитывал поднатореть: не боги горшки обжигают. Вскоре почувствовал, что зря согласился. Мало крепко желать руководить. Нужен навык. Нет навыка — нет большого дела. Что-то ему, конечно, удавалось. В отношениях с людьми был внимательным, жертвенным. Знал их нужды, заботы, старался помочь. Но партия — не благотворительное заведение. Партия — боевой отряд, с жесткой дисциплиной. Она не терпит нытья и своеволия и постоянно борется, самоочищается и несет потери. И какие потери! За время массовой чистки только городская парторганизация сократилась на 675 человек. За время проверки партдокументов из ее рядов исключено еще 630 человек. В результате обмена партдокументов было изгнано еще 24 человека. А сколько исключено в связи с арестами и осуждением за контрреволюционную деятельность! И это при строжайшем отборе при приеме? Кто они, исключенные, арестованные, осужденные? По документам — кулаки, торговцы, бывшие офицеры царской армии, бывшие добровольцы белой армии и другие, явно враждебные элементы. А к какой из этих категорий можно было бы отнести Кацнельсона?

В конце тридцать шестого после обмена партдокументов было официально объявлено о завершении массовой чистки в партии. При этом с удовлетворением было отмечено, что теперь в ее рядах остались наиболее стойкие и преданные люди. Начался тридцать седьмой год, состоялся февральско-мартовский Пленум ЦК и снова заработали жернова массовой чистки, только теперь уже санкция парторганизации на арест коммуниста не требовалась. Все чаще горком ставился перед фактом: «Органами НКВД, — шло в горком письмо за подписью Малкина, — арестован как враг партии и народа такой-то. Решите вопрос о его партийности». И вопрос решался. Спокойно, покорно, без суеты, на полном доверии к органам НКВД, зачастую без обсуждения. За исключение голосовали единогласно, пряча глаза друг от друга. Что поделаешь, мол, арестован — значит, враг. НКВД не ошибается. Осипов подсчитал: за год на краснодарских заводах-гигантах имени Седина, Калинина, на «Главмаргарине» по инициативе НКВД сменилось по четыре-пять секретарей парткомов. Отличный работник, стахановец, активный коммунист, пользующийся огромным доверием и уважением товарищей по партии, выявивший не одного врага партии, избирается секретарем и словно приговаривается к смертной казни: через два-три месяца его бросают в подвалы НКВД.

Знает ли Сталин о том, что происходит в партии? Знает. Не может не знать. Понятно, отчетность поступает ему в соответствующей интерпретации, но неужели не настораживают массовые исключения и аресты коммунистов? Или для него это естественный процесс? Подтверждение его гениального предвидения об обострении классовой борьбы по мере упрочения позиций социализма? Что-то здесь все же не так. Где-то, на каком-то уровне срабатывает коварная вражья рука.