Валентин Кухтин - Коридоры кончаются стенкой

Мы, конечно, не навязываем товарищу Малкину свое мнение, ему виднее, с кем работать, но если он пожелает избавиться от такого, с позволения сказать, заместителя, который постоянно и крепко вредит делу, мы ему охотно поможем.

Малкин мельком взглянул на Сербинова. Тот сидел нахохлившийся, пунцовый от напряжения.

— Встань и повинись, — шепнул Малкин Сербинову. — У них был настрой тебя немедленно арестовать, еле отговорил. Начнешь залупляться — все погубишь. Потом разберемся…

Сербинов с благодарностью кивнул. Малкин торжествовал.

— Еще один вопрос, который касается всех. Мы обратили внимание на то, что вы намерены избавиться от врагов, не обагрив руки кровью. Натянули на белы ручки лайковые перчатки и благодушествуете здесь. Революционную законность в лайковых перчатках не отстоять. Есть установка ЦК и Наркомвнудела о применении к агентам буржуазии мер физического воздействия — почему не выполняете? Почему сюсюкаете с врагами? Почему позволяете по два-три месяца водить себя за нос? Мы показали вам как надо работать — дерзайте! Помните, враг как раз и рассчитывает на слабонервных, которые засели во многих подразделениях и чешут языки. Его надо бить. Бить жестоко и беспощадно. Бить, пока полностью не разоружится. Только так можно добиться успехов на нашем славном чекистском поприще. Успеха вам.

Малкин предоставил слово Сербинову. Тот устало подошел к трибуне, стал рядом, прокашлялся, помассировал лоб согнутым указательным пальцем и произнес тихо, ни на кого не глядя:

— Мне оправдываться нечем. Товарищи из Наркомвнудела за неделю сумели увидеть то, что мы давно обязаны были увидеть и устранить. Не сумели увидеть — глаза затмили амбиции. Тем горше было слушать справедливую критику. Конечно, взаимоотношения нужно перестраивать, пока нас основательно не захлестнула ненависть, не сломила междоусобица. Думаю, что под умелым руководством такого опытного чекиста, как Иван Павлович Малкин, мы сумеем преодолеть временные трудности.

Товарищам из Наркомвнудела мое сердечное спасибо за то, что вовремя открыли глаза. Наверно, товарищ Шалавин меня в этом плане поймет и поддержит. Прошу верить: я наступлю на хвост амбициям и, горячо любя свою Родину, свой народ, вместе со всеми победной поступью, пойду к светлому будущему.

Москвичи уехали сразу после совещания. Проводив их до вокзала и тепло распрощавшись, Малкин вернулся в Управление и собрал у себя руководителей оперативных служб. Пригласил Сербинова.

— Вот теперь, не откладывая в долгий ящик, давайте в спокойной, домашней, можно сказать, обстановке, разберемся, кто есть кто и расставим точки над «i». Я зачитаю характеристики, которые дали на вас ваши же подчиненные. Дали, как вы правильно догадались, москвичам.

Шалавин: в специфических вопросах следствия разбирается слабо, однако всем своим поведением пытается навязать подчиненным мнение, что он в этих вопросах как минимум на голову выше Малкина и Сербинова. В обращении с оперсоставом чванлив, не всегда подчиняется здравому смыслу. Нередко, чтобы не забыли подчиненные, кто он есть, бьет по столу кулаком и орет: «Я начальник!» Перенял у Сербинова худшие его черты и так же, как Сербинов над ним, издевается над начальниками отделений. Оба, и Сербинов и Шалавин, натравливают друг на друга личный состав, сочиняя небылицы, ссорят подчиненных между собой.

Противно читать, честное слово. И не буду, хватит. Предупреждаю: не прекратите грызню — обоих отдам под суд за развал работы. То же самое будет с вашими подпевалами. Захарченко!

— Я!

— Шашкин!

— Я!

— Ткаченко!

— Здесь!

— Здесь… Предупреждаю персонально каждого: наведите порядок в подразделениях. Пресекайте сплетни. Прекратите дискредитировать меня как начальника Управления. Чем я занят, где и с кем нахожусь — вам не положено знать, без вас контролеров хватает. Прекратите групповщину. Здесь нет «сочинцев», «краснодарцев», «новороссийцев», «ростовчан». Здесь есть личный состав ГБ УНКВД по краснодарскому краю, у которого задача одна и цель на всех единственная. Все свободны.

Бироста никогда не вел дневников, хотя жизнь его была так сложна, трудна и романтична, что случись ему написать книгу о своей бесконечной борьбе за выживание, наверняка получилась бы захватывающая детективная вещь. Но он не собирался писать книгу, ибо все то, что о» творил в этом мире с тех пор, как связал свою жизнь с НКВД, являлось государственной тайной. Все, что довелось ему сделать до 36-го года, казалось ему безупречным с точки зрения законности, нужным и полезным партии, которой служил слепо, но — преданно. В какой-то момент он вдруг почувствовал, что делает что-то не то и это «не то» саднит душу, вызывает беспокойство и заставляет подвергать сомнению соответствие происходящего тем идеалам, материализации которых он посвятил жизнь. Он почувствовал, что слова партии сплошь да рядом расходятся с делом, что провозглашенные права и свободы фактически отменяются тайными директивами той же партии, идущими по линии НКВД и особенно органов госбезопасности. Эти директивы поощряют, а нередко прямо предписывают насилие, безоглядное истребление народа, ради которого, собственно, и затевалось то, что впоследствии было названо Великой Октябрьской социалистической революцией. Основательно прозрев, Бироста стал перед выбором: продолжать творить беззаконие и считать себя, патриотом партии и органов госбезопасности, или отказаться от этого пути и кануть в небытие. Обеспокоенный своей судьбой, он выбрал первое, хотя понимал, что и этот путь чреват непредсказуемыми последствиями. И все-таки. Все-таки с властью надежней. Значит ли это, что он, чекист до мозга костей, в ближайшие годы, месяцы, дни не попадет в чекистскую мясорубку? Таких гарантий нет. Чтобы хоть как-то смягчить свою участь, если такой час придет, он стал вести запись фактов и событий, которые, на его взгляд, не согласуются с требованиями закона, но в которых принимал непосредственное участие, до минимума сводя свою роль в них. Оценивая эти факты, события, будущие его судьи должны будут увидеть, что все, что им сделано противозаконного — сделано не по собственной воле, прихоти, а во исполнение требований вышестоящих инстанций. Прочитав его записи, они должны будут увидеть в нем не преступника, а жертву.

Пополняя записи новыми наблюдениями, он всегда перечитывал все с самого начала, производил правку, шлифуя мысли, совершенствуя стиль изложения. Сегодня, как всегда, он открыл записи на первой странице.

«Я, Бироста, человек, посвятивший свою жизнь служению партии и народу, родился в 1905 году в городе Ростове-на-Дону в скромной трудовой рабочей семье. Детство было безрадостным: когда мне исполнилось 8 лет, умер отец. Жизнь стала невыносимой: средств, добываемых матерью, едва хватало, чтобы не умереть с голоду. Тяжелая нужда заставила меня в двенадцатилетнем возрасте бросить учебу и заняться самостоятельным трудом, чтобы хоть как-то облегчить материальные условия многочисленной и многострадальной семьи.