Валентин Кухтин - Коридоры кончаются стенкой

Просматривая почту, Осипов обнаружил анонимное письмо, в котором сообщалось о пытках, применяемых чекистами к арестованным в «адыгейке» и внутренней тюрьме НКВД. Подробно излагались похождения Малкина. Как поступить? Рассмотреть письмо на бюро? Не подтвердится — обвинят в распространении заведомой клеветы на члена Оргбюро ЦК ВКП(б), депутата Верховного Совета СССР. Проверить, а потом рассмотреть. Вряд ли это даст объективную информацию. После мучительных размышлений Осипов решил прежде, чем что-то предпринять, переговорить с секретарем парткома УНКВД. Затем посоветоваться с Марчуком, попросить его поручить проверку сотруднику крайкома.

А может, лучше сначала пообщаться с Марчуком? Малкин — член Оргбюро ЦК, значит, разбираться с ним сподручней крайкому. Только сможет ли Марчук принять правильное решение? Это ж при нем в декабре тридцать седьмого Оргбюро приняло особое решение о замене грамот ударника-стахановца сельского хозяйства, которыми были награждены передовики в тридцать шестом — тридцать седьмом годах, лишь на том основании, что грамоты подписаны разоблаченными врагами партии и народа? Или это не его идея? Довольно глупая, кстати сказать… Может, было указание ЦК? Запутавшись основательно, Осипов отложил письмо в особую папку: надо посоветоваться с Литвиновым. Федя в этих делах разбирается лучше. Тем более что в горком пришел с должности заместителя директора по политчасти Пашковской МТС. Опыт наработан хороший.

Заканчивая планерку, Малкин отыскал глазами Безрукова.

— Николай Корнеич! После планерки ко мне. Прихвати рапорт Одерихина и дело Пушкова.

— У меня нет ни того, ни другого, — с некоторой нервозностью ответил Безруков.

— Тогда зайди без того и другого, — озлобляясь, приказал Малкин.

Безруков стушевался и обреченно посмотрел на Сербинова. Тот напрягся, побагровел и опустил глаза. Присутствующие недоуменно переглянулись.

— Все свободны, — объявил Малкин. — У кого есть вопросы — заходите с десяти до двенадцати. После — я в крайкоме.

Все вышли. Сербинов задержался.

— Иван Павлович! С Одерихиным ты поручил разобраться мне.

— Да. А сам хочу разобраться с Безруковым.

— Мне присутствовать?

— Не надо. Займись своими делами. Подготовь необходимое для допроса Жлобы.

Сербинов удалился. Вошел Безруков.

— Разрешите, товарищ майор?

— Садись. Тебе звонил Кузнецов по делу Пушкова?

— Звонил.

— Ты вник?

— Я вызывал Кузнецова с делом.

— И что?

— Из материалов видно, что арестован именно тот Пушков, на которого получена санкция прокурора.

— Какого прокурора?

— Водной прокуратуры.

— Ты не хуже меня знаешь этого придурка. Он не глядя подмахнет постановление на свой собственный арест. Но ты не Юли. Не прикидывайся дурачком. Прекрасно знаешь, что санкция испрошена не на того Пушкова, которого следовало арестовать.

— Из дела этого не видно.

— Из дела не видно. Но из донесения агента видно, что Пушков Петр к контрреволюционной деятельности брата не причастен. Его имя проходит, там как родственная связь.

— Я дело-формуляр не читал.

— Как же ты разбирался?. Одерихин прямо указывает, на каком этапе допущена ошибка, и ты должен был начать проверку с агентурного донесения. Разве не так?

— Мне были доложены только следственные материалы.

— Тебе было доложено то, что ты потребовал. Ты затребовал дело-формуляр?

— Нет.

— Почему?

— В материалах следствия есть санкция прокурора. Я доверился ему.

— Прокурору?

— Да.

— Ты, вероятно, думаешь, что я буду валандаться с тобой, как ты с Кузнецовым. Не буду. Я тебя сейчас же, немедленно спущу в камеру и это будет твое последнее пристанище. Как ты ведешь себя? Дело-формуляр не доложили — виноват Кузнецов. Санкция дана на арест невиновного — виноват прокурор. А ты кругом чист? Как начальник отдела ты обязан был истребовать и изучить все материалы. А ты что сделал? Одерихин додумался состыковать материалы, а ты не сообразил? Может, вас поменять местами? Так ты, по-моему, сейчас и на оперуполномоченного не тянешь… Максим арестован?

— Нет.

— Значит, истинный контрреволюционер гуляет на свободе, а человек, преданный советской власти, член партии арестован?

— Во-первых, Петр «исключенец». Его изгнали из партии при обмене документов. Во-вторых, Максиму семьдесят лет и его бы никто не арестовал.

— Где, в каком законе ты прочел, что семидесятилетние враги народа не подлежат аресту?

— По этому пути идет практика.

— И потому надо арестовывать невиновного?

— Я сказал, что он «исключенец». И потом… Он дал признательные показания.

— Одерихин в рапорте указал, при каких обстоятельствах он дал эти показания. Если я применю к тебе твои методы, ты признаешься, что убил сына Ивана Грозного. В общем так: если ты не уладишь конфликт, я пропущу тебя через «тройку». Понял? Такие дураки ни органам, ни контрреволюционерам не нужны, от них сплошной вред.

Безруков молчал. Крупные капли пота скатывались по его побелевшему лицу. Казалось: еще мгновение и с ним случится обморок. Малкин был доволен эффектом. Сказал чуть мягче:

— Одерихина вызови в Краснодар на два-три месяца. Обеспечь работой под твоим личным контролем. Не зверей, будь с ним помягче. Ознакомь с методикой допросов, применяемой в УНКВД. Вдолби ему, что эта методика одобрена ЦК партии и применяется повсеместно. Втяни в перспективные допросы с пристрастием. Именно в перспективные. Создавай обстановку, в которой он наряду с другими вынужден будет применять к арестованным меры физического воздействия. Запачкай его так, чтоб ему было не отмыться. Не сделаешь этого — пеняй на себя. С Пушковыми кончай. Все.

— Мне… можно идти? — Безруков нетвердо поднялся и стал, держась рукой за спинку стула.

— Я же сказал: все. Или ты со мной не согласен и предпочитаешь камеру?

Безруков, пробормотав подавленно «извините», пошел к выходу. Осторожно, словно боясь потревожить разомлевших от тепла мух, отворил дверь и вышел, плотно прикрыв ее за собой. Малкин проводил его взглядом, подумал: «Как же все мы жидки на расправу! Чужие судьбы ломаем не задумываясь, за свои дрожим. Ладно, Безруков, посмотрю как ты будешь выкручиваться. В любом случае ты у меня в кармане».

Приступая к формированию аппарата управления, Малкин допускал, что на первых порах среди сотрудников, как неизбежное зло, возникнут обособленные противоборствующие группы, которые по-чекистски, тихой сапой станут квалифицированно и жестоко «давить» друг друга, стремясь утвердить свои позиции, ни на йоту не поступаясь личными интересами. Поэтому он с первых дней стал окружать себя «своими» людьми — «сочинцами» и «краснодарцами», комплектуя из них основные службы и создавая таким образом надежный противовес «чужакам», которых тоже оказалось немало. Конечно, негоже было начальнику управления становиться инициатором групповщины, но поступи иначе, он наверняка потерял бы бразды правления, которыми немедленно завладел бы Сербинов. Нет, делиться властью с кем бы то ни было он не намерен. Предусмотрительность его оказалась нелишней. Уже в ближайшие две-три недели в управлении явно обозначились кроме малкинской еще две группировки: «новороссийцы» — протеже Сербинова, и «ростовчане» — сотрудники упраздненного УНКВД по Азово-Черноморскому краю. Если «новороссийцы», оказавшись под прессом малкинской команды, искали и находили защиту у своего покровителя, то «ростовчане» оставались открытыми всем злым ветрам и принимали на свои вынужденно терпеливые плечи всю тяжесть управленческой неразберихи, неизбежной в условиях становления нового структурного образования. Поначалу они держались плотно, но присмотревшись и оценив ситуацию, выбрали себе группы по интересам: большинство из них прислонилось к «правящей группировке. Малкина раздрай в коллективе устраивал. Он поощрял доносительство, подхалимаж, голубил одних, беспощадно карал других, ловил кого-то на серьезных нарушениях, устраивал разнос, угрожая пропустить через массовку, а затем всемилостивейше прощал при одном условии — быть его глазами и ушами в коллективе. Он стремился подчинить каждого сотрудника в отдельности только своей воле. Этот испытанный чекистский метод никогда не подводил его: аппарат, скованный страхом, легче поддается управлению и контролю.