Александр Золототрубов - Мерецков. Мерцающий луч славы

На третий день боев Кирилл Афанасьевич вышел на прямую связь с адмиралом Головко, который находился на полуострове Средний, на выносном пункте управления флота.

— Пора вам, Арсений Григорьевич, наступать с полуострова, мои орлы прорвали оборону фрицев, — весело проговорил в трубку Кирилл Афанасьевич. — Так что давай, казак, команду своим морячкам. Сейчас я прикажу генералу Щербакову выдвинуть вперёд оперативную группу генерала Пигаревича, она завяжет бой восточнее реки Западная Лица, в том месте, где немцы глубоко вклинились в нашу территорию.

— Есть, товарищ комфронтом! — зычно ответил адмирал. — Отдаю приказ!

Поднялся сильный снегопад, но войска генерала Пигаревича, утопая по колено в снегу, решительно атаковали гитлеровцев. В ту же ночь моряки Северного флота высадили десант во фьорде Маттивуоно, перевалили через хребет Муста-Тунтури и, отрезав часть немецких войск, ринулись на Петсамо. Не сбавил темпов наступления и 126-й стрелковый корпус. Он достиг дороги Петсамо — Салмиярви и западнее Луостари перерезал её. Ещё удар, и бойцы перехватили вторую дорогу, Петсамо — Тарнет. Теперь северная группировка немцев лишилась своих наземных коммуникаций. Комкор 126-го, выйдя на радиосвязь с комфронтом, коротко донёс:

— Всё, товарищ командующий, капкан сработал, фрицы в ловушке!

«А вот комкор Жуков что-то молчит», — подумал Мерецков. Он подошёл к карте и посмотрел, где сейчас находится 127-й стрелковый корпус. Начальник штаба Крутиков, перехватив его взгляд, доложил, что корпус генерала Жукова ночью ворвался на аэродром в Луостари, а затем совместно с 114-й дивизией 99-го стрелкового корпуса очистил этот населённый пункт от врага.

«Всё, мышеловка сработала!» — усмехнулся в душе Кирилл Афанасьевич. Петсамо был обложен со всех сторон. С востока подходили морская пехота флота и войска генерала Пигаревича, с юга спешил 131-й корпус, на западе действовала 72-я морская бригада, а с севера немцам угрожал десант Северного флота, днём ранее захвативший порт Линахамари.

— Кольцо вокруг Петсамо сжимается, товарищ командующий, — улыбнулся начальник штаба. — Ещё два-три дня, и над городом заполощется красный стяг!

— Скорее бы случилась эта развязка…

Часто во время наступления, когда Мерецков руководил сражением, по его лицу бродила счастливая улыбка, но это не было самодовольством или обольщением. Улыбка сглаживала внутреннее напряжение комфронтом. Однако на этот раз лицо у Мерецкова оставалось сурово-сдержанным.

Прошло два дня, и в Петсамо вошли советские войска и военные моряки.

— Говорит Москва, Кирилл Афанасьевич, включайте радио! — дал знать генерал Штыков.

Мерецков затаив дыхание слушал приказ Верховного Главнокомандующего, в котором говорилось, что войска Карельского фронта и моряки Северного флота прорвали сильно укреплённую оборону немцев северо-западнее Мурманска и сегодня, 15 октября, при содействии кораблей и десантных частей Северного флота овладели городом Петсамо (Печенга) — важной военно-морской базой и мощным опорным пунктом обороны немцев на Крайнем Севере.

«Сегодня, 15 октября, в двадцать один час столица нашей Родины Москва салютует доблестным войскам Карельского фронта, кораблям и частям Северного флота, овладевшим Петсамо, двадцатью артиллерийскими залпами из двухсот двадцати четырёх орудий…»

— Ну что ж, неплохо получилось, — поднял брови Мерецков, на его лбу появились морщины. — Алексей Николаевич, распорядись, чтобы к обеденному столу всем подали по сто граммов «наркомовской». Теперь самую малость передохнуть войскам, пополнить свой боезапас и — на Киркенес!

Усталость и комфронтом валила с ног — отдохнуть бы, но Мерецков уже наметил, что после обеда поедет в подразделения. Полководец с душой комиссара, он старался чаще видеться с бойцами, чтобы знать, чем они живут, что их радует и отчего порой перед боем суровы их лица, а в глазах грусть…

В этот раз Мерецков был особо придирчив к тем, кто почивал на лаврах и слабо готовил себя к решающей схватке с врагом. Сопровождавший его генерал Крутиков даже осмелился заметить, что комфронтом чрезмерно строг к людям.

— В любом бою, Алексей Николаевич, успех решается кровью, — сказал Кирилл Афанасьевич. — Хуже нет, когда люди после боя расслабляются и ведут себя так, словно им сам чёрт не брат. — Помолчав, он жёстко добавил: — Надо бы каждому помнить, что на войне тот герой, кто уничтожил врага, а сам жив остался. А для этого надо быть ко всему готовым.

— Факт сей бесспорен, и я не стану возражать вам, а мог бы, — заявил Крутиков.

— Что ты имеешь в виду, Алексей Николаевич? — Взгляд комфронтом был слегка задумчив. Он умел слушать других, хотя иной раз это был неприятный разговор.

— Нужно ли командующему фронтом вникать во все детали? Есть командармы и комдивы, есть их штабы, наконец, есть командиры полков и их штабы. Зачем их подменять? — не унимался начальник штаба, похрустывая пальцами рук. Он делал так всегда, когда какой-либо разговор задевал его.

Мерецков чему-то усмехнулся, и это царапнуло Крутикова, но он сдержал свои чувства и спокойно спросил:

— Вы не согласны со мной?

— Скажу, не переживай! — Мерецков маленькими глотками пил чай. — Знать солдатскую жизнь, вникать во все её детали — подспорье в работе любого командира. А у нас иной начальник не знает, чем живут и дышат его подчинённые. А коль не знает, значит, не сможет оценить их моральный и боевой дух. Грош цена такому командиру!

— И вы, конечно же, сошлётесь на маршала Жукова? — В глазах Крутикова блеснула хитринка.

— А вот и не угадал! — воскликнул Мерецков. — Назову тебе лишь двух военачальников — Василия Чапаева, начдива 25-й стрелковой, и Семёна Будённого, командарма Первой конной. И тот и другой не мыслили себя без опоры на бойцов в Гражданскую войну. И Чапаев и Будённый жили со своими бойцами душа в душу, хотя оба были чертовски строги к тем, кто проявлял недисциплинированность. Чапаев говорил со мной на эту тему, ещё когда учился в девятнадцатом году в Военной академии Генштаба, жаль, что он потом не пожелал учиться дальше и ушёл на фронт. А в армии Будённого я сам служил и не раз видел своего командарма в бою. Семён Михайлович в минуты затишья всегда находился среди бойцов и беседовал с ними обо всём на равных, хотя на его груди поблескивали четыре креста и четыре медали — он был полным георгиевским кавалером. Так-то, полководец генерал Крутиков! — шутливо заключил комфронтом.

— А что вы скажете о Василии Блюхере? Вы ведь тоже служили на Дальнем Востоке под его началом? — В глазах Крутикова замельтешили огоньки.

«Однако хитёр ты, Алексей Николаевич! — отметил в душе Мерецков. — Хоть я и уважаю Блюхера, как настоящего героя, но тебе об этом не скажу. Я уже побывал в камере на Лубянке, и что там пережил, не пожелаю даже своим недругам. Ещё раз попасть туда я не хочу…»