Олег Капустин - Судьба генерала

— И тебе не стыдно, Андрюша? — спросил проникновенно Николай Павлович.

— Стыдно, Ваше Величество, — ответил студент и опустил голову.

— Ну, слава богу, значит, ты не так низко пал, как могло бы сначала показаться. — Император встал и прошёлся по веранде.

Орлов и полковник мгновенно вскочили. Встал и Андрей. Николай Павлович подошёл к нему и с высоты своего роста посмотрел на студента.

— Парнишка ты, как я вижу, хороший, но непутёвый, — покачал головой царь. — Непутёвый, — повторил император. — Да и где тебе ума было набраться, ведь не в этом же интеллектуальном вертепе — университете нашем. — Он немного помолчал, пошевелил усами, словно раздумывал. — Вот что, иди-ка ты послужи в армии. Это самая лучшая школа. Послужишь несколько лет, вся эта дурь университетская из тебя выветрится, тогда уж и поговорим снова. Согласен?

— Мой долг повиноваться, — ответил Андреи.

— Ну и правильно, Андрюша, правильно. В беспрекословном повиновении начальству и родителям — высший долг и высшая доблесть молодого человека. Скоро ты это осознаешь. И помни: с этой минуты от тебя зависит твоя судьба.

Император наклонился, поцеловал студента в лоб и быстро вышел из комнаты. От его стремительного шага мимо стола заколебался огонь на канделябрах и погасло несколько свечей. Через пятнадцать минут Андрей уже трясся в жандармской карете, наблюдая в зарешеченное окошечко за медленным движением звёзд по ночному небосводу. Ему было страшно.

А в это же время Николай Павлович, покачиваясь на мягком сиденье своего экипажа, говорил сидящему рядом графу Орлову:

— Определить этого ханурика в пехотный полк на Кавказ — унтером. Иметь над ним самый строгий надзор. Ежемесячно чтоб доносили начальнику Главного штаба о его поведении. — И, помолчав, добавил: — И никакой выслуги до моего личного распоряжения. Сдаётся мне, что этот поэтишко ещё выкинет какую-нибудь штуку. А там, смотришь, и разжалуют его в рядовые, попробует и шпицрутенов. В общем, собаке — собачья жизнь!

Лицо Николая Павловича в свете луны приобрело мертвенный оттенок. Оловянные глаза смотрели безжизненно перед собой, словно на них уже положили серебряные рубли. Так и оказался Андрей Полетаев на Кавказе в егерском полку. Скоро он запил. Его разжаловали в рядовые. И он дезертировал, боясь, что его забьют насмерть шпицрутенами за оскорбление командира батальона. И вот теперь лежал ночью в степи и смотрел на небо. Вдруг начали в голову приходить стихотворные строки. Он вынул из-за пазухи обгрызенный карандаш и какую-то бумажку и начал записывать. Луна светило ярко. Андрей был счастлив: несмотря ни на что, он оставался поэтом.

Невольные же виновники случившейся в степи трагедии граф Александр Стародубский и его слуга Степан в этот же день въехали в Ставрополь в третьем часу пополудни. Взобравшись на горку по кривой немощёной улочке, обрамленной неказистыми беленькими хатками под соломенными крышами, коляска проехала мимо старого кладбища с покосившимися крестами, миновала площадь, заставленную со всех сторон казёнными зданиями желтовато-грязного цвета, и вскоре подъехала к почтовой станции, которая располагалась в одном здании с гостиницей предприимчивого грека.

— Да, кстати, Степан, обращайся ко мне просто «ваше благородие», как к простому прапорщику, а «ваше сиятельство» забудь. Глупо было бы в этой провинции строить из себя этакую голубую кровь и тыкать всем в нос своим высоким происхождением, — сказал Александр слуге.

— Ну вот ещё что удумали, — заворчал, отворачиваясь, Степан. — Что, я служу какому-то прапору сопливому, что ли? Слава богу, я денщик единственного сына его высокопревосходительства, генерала от инфантерии, его сиятельства графа Ивана Васильевича Стародубского.

— Я тебя, Степан, предупредил, ты меня знаешь. Повторять дважды я не буду, — бросил молодой граф недовольно.

— Вы меня, ваше сиятельство, можете хоть расстрелять, но всё равно перед этим несправедливым смертоубийством я назову вас, как и положено, — ваше сиятельство, — продолжал ворчать глухо, как со дна пустой бочки, Степан.

Так препираясь, они въехали во двор почтовой станции. Молодой граф, который решил на Кавказе стать просто «вашим благородием», поняв, что такого хранителя сословных предрассудков, как отставной вахмистр драгунского полка, переделать никак нельзя, махнул на него рукой и пошёл по скрипучим деревянным лестницам наверх, в только что снятый номер. Приведя себя в порядок после долгой дороги, прапорщик спустился вниз. Гостиница была переполнена. Везде стоял многоголосый гул. Раздавался стук бильярдных шаров. Во все стороны сновали лакеи и половые с подносами. Весной в Ставрополь съезжались офицеры со всей линии, готовясь к предстоящим экспедициям — боевым походам против горцев. Сюда же прибывали и гвардейцы, откомандированные из Петербурга на год в распоряжение командования корпуса. Настоящие «кавказцы», служившие здесь уже много лет, называли этих столичных штучек «фазанами».

Они залетали в эти края на короткий срок — ухватить награду и упорхнуть.

Загоревшие до черноты, с обветренными лицами офицеры, истинные «кавказцы», с неприязнью посматривали на бледное, холёное лицо молодого графа, непринуждённо прохаживающегося по залам гостиницы и прислушивающегося к разговорам. А говорили, конечно, о прошлых и предстоящих экспедициях. Бывалые вояки, воинственно топорща усищи, повествовали о своих и чужих подвигах, чеченских засадах в непроходимых чащах, о лихих конных стычках с кабардинцами и черкесами, о кровопролитных десантных операциях на Черноморском побережье. Вдруг Александр в клубах дыма среди этого скопища вояк увидел уже загорелую физиономию Васьки Шлапобергского, всего на пару недель раньше графа выехавшего из Петербурга и, естественно, не успевшего побывать ни в одной экспедиции. Тот уже с жаром рассказывал каким-то молоденьким поручикам, как он рубил черкесов на полном скаку «в том памятном бою». Александр Стародубский захохотал.

Шлапобергский взглянул на графа, и его круглая физиономия налилась кровью.

— Опять ты, паршивое графское отродье, у меня под ногами путаешься? — зарычал он, вскакивая с места. — Я тебя научу, щенок, уважать истинных вояк.

Но опять он не успел ничего сделать. Граф Стародубский прекратил хлынувшие на него ругательства ударом кулака. Васька вновь оказался на полу. В зале гостиницы наступила грозная тишина. Шлапобергский уже успел за две недели, проведённые в Ставрополе, обыграть в карты вчистую пятерых офицеров, а с тремя уже дрался на дуэли. Все они оказались в больнице. Поэтому за ротмистром уже закрепилась слава отчаянного дуэлянта и очень опасного человека.