Олег Капустин - Судьба генерала

— И что же я его высокопревосходительству Ивану Васильевичу-то скажу? — сокрушался Степан, сидя у стола, где стоял прибор и несколько закрытых крышками блюд, чтобы не простыли. — Его сыночек не успел приехать на Кавказ, как сразу же отрубил голову своему же брату офицеру на дуэли. «А ты, Степан, куда смотрел, старый хрен, почему допустил это?» — спросит его сиятельство меня. И что же я отвечу?

— Хватит ныть, чёрт тебя подери, — выругался Александр и встал с кровати, на которой валялся не снимая сапог. — А ну-ка налей мне водки и давай жрать, мать твою так!

Молодой организм потребовал своего.

— Ну, слава богу, ваше сиятельство! — обрадовался Степан. — И право дело, скушайте чего-нибудь, а там видно будет, какова наша судьба-злодейка и что нас ждёт в будущем. Бог не выдаст — свинья не съест!

— Но вот государь может слопать за милую душу, — поморщившись, трогая забинтованную голову, проговорил мрачно граф, присаживаясь к столу.

Перед ним уже стояла рюмка водки и аппетитно поблескивал жирком цыплёнок.

Прошло всего три недели, и на взмыленной тройке прискакал в Ставрополь фельдъегерь из Петербурга. Царь приказал разжаловать Александра Стародубского в солдаты. Начальник штаба Северокавказской линии быстро оформил все бумаги и отправил графа, уже переодетого в форму рядового пехотинца, в Тифлис, в штаб Кавказского корпуса. Там должны были решить дальнейшую судьбу разжалованного. Вместе с графом в солдатской шинели на одной телеге выехал с «оказией» — обозом с почтой под прикрытием казаков и пехоты — Андрей Полетаев, которого поймали в Ставрополе, где он пропивал золотые, полученные от графа в степи. Александр сначала не узнал в Андрее, тоже переодетом в солдатскую шинель и фуражку без козырька, того бледного малого, вытащенного из колодца. Но когда они разговорились, граф с удивлением услышал, что с ним на телеге едет известный поэт Андрей Полетаев, стихи, которого он читал в журналах и слышал на дружеских пирушках. Среди молодёжи они были очень популярны.

— А в Петербурге ходили слухи, что вы погибли в стычке с горцами. Многие романтически настроенные девицы даже заказывали службы за упокой на ваше имя, — проговорил Стародубский.

— Да я и сам уже давно себя отпел, — махнул грязной рукой Андрей и, подняв воротник шинели, лёг на солому на дне телеги.

Но через час после того, как обоз выехал из Ставрополя, Степан договорился с солдатами, охранявшими арестованных, что граф может пересесть в свою коляску. Александр пригласил к себе и Андрея. Все десять дней, что они добирались до Тифлиса, молодые люди проговорили. У них оказалось много общего — и знакомых в Петербурге, и любимых стихов. Когда они подъезжали к одноэтажному зданию штаба Кавказского корпуса, то дали друг другу слово, что сделают всё, чтобы попасть вместе служить в одну роту какого-нибудь пехотного полка.

Первым к помощнику начальника штаба, фактически руководящему всеми делами корпуса из-за болезни генерала Вельяминова, полковнику Николаю Николаевичу Муравьёву вызвали Александра. Он был очень удивлён тем, что невысокий, коренастый полковник с решительным, волевым взглядом встал из-за стола, пожал руку разжалованному офицеру и пригласил садиться в кресло у низенького столика. Денщик принёс чай.

— Вот что, любезный Александр Иванович, — обратился Муравьёв к графу, — не буду скрывать, я навёл о вас справки. Мне так же написал мой друг из Петербурга о вашем столкновении ещё в столице с этим грязным малым, Шлапобергским. Да и в Ставрополе этот ротмистр вёл себя погано. Я хорошо понимаю, что вас просто вынудили защищать честь и жизнь. Что касается распоряжения императора о разжаловании вас в солдаты, то, на мой взгляд, это уж слишком круто. Но мы люди военные и не обсуждаем приказы вышестоящих начальников, — усмехнулся Николай Николаевич. — Я хочу отправить вас в седьмой карабинерный полк, которым я сам недавно командовал. Там люди хорошие, а я их ещё предупрежу, чтобы с вами обращались по-человечески. Скоро мы выступаем в поход против персов. Ваш полк будет непосредственно в моём подчинении. И думаю, что вы уже в этой боевой экспедиции сможете отличиться. А я уж постараюсь представить вас к награде и к возвращению вам офицерского звания. Не сомневаюсь, что вы этого заслужите.

— Николай Николаевич, я бы хотел попросить у вас, чтобы вы поспособствовали послать вместе со мной в седьмой карабинерный моего друга Андрея Полетаева. И если можно, то желательно нас обоих определить в роту капитана Григория Христофорыча Маклакова, — обратился с просьбой Стародубцев.

— А вы откуда знаете Маклакова?

— Он был секундантом у меня на дуэли.

— Узнаю Григория Христофорыча, ну и неугомонная натура! — рассмеялся Муравьёв. — Мне он напоминает Фальстафа из Шекспира. Такой же толстый дебошир, пьяница, но отличный малый, да и вояка тоже отменный. Хорошо, будете служить у него. А вот с Полетаевым дело посложнее. Его ждёт трибунал. Но я хочу представить так, что он якобы не дезертировал, а просто тяжело заболел, долго находился без сознания и не мог сообщить в часть о себе. В любом случае от шпицрутенов я его избавлю. Пока я здесь, в обиду его не дам, — сказал уверенно и жёстко полковник. — И хочу вам, кстати, посоветовать не терять зря времени, раз уж судьба забросила вас на Кавказ. Это удивительно любопытный край во всех отношениях — и в историческом, и в археологическом, и в географическом. Учите местный татарский язык. На его основе вы без труда овладеете и турецким. И если хотите, я вам, граф, пришлю книги для приобретения знаний и сдачи экзаменов на получение звания офицера по квартирмейстерской части. Поверьте, это очень интересная служба для такого образованного и развитого молодого человека, как вы. Бога ради, не превращайтесь в этакого старого «кавказца», который интересуется только картами да наливками.

Александр поблагодарил Николая Николаевича за искреннее участие. А через два дня Стародубский и Андрей Полетаев отбыли в провинциальный азербайджанский городок Гюль-Даг, где располагался 7-й карабинерный полк. Муравьёв никому, конечно, не сказал, что ему стоило вытребовать у нового наместника Кавказа Паскевича прощение Полетаева.

— Вы, как всегда, горой стоите за всех неблагонадёжных и даже за государственных преступников, — раздражённо проговорил генерал, подписывая приказ о переводе опального поэта в карабинерный полк без наказания. — Это даже как-то подозрительно выглядит.

— Я честно служу России и своему государю, ваше высокопревосходительство, — спокойно ответил Николай Николаевич. — А сочувствую я людям, а не преступлениям, которые они совершили или которые им приписывают. Сострадание к людям и борьба за справедливость — это христианские ценности, и их нам завещал Господь, несправедливо распятый на кресте. Как можно исправно посещать церковь и в то же время, подобно свирепому язычнику, мстить всем врагам своим и даже тем, кто несправедливо очернён? — добавил полковник и посмотрел на Паскевича тяжёлым серо-стальным взглядом, который могли выдержать отнюдь не многие.