Олег Капустин - Судьба генерала

А солнце, как и в тот далёкий день, невозмутимо поднималось всё выше. Каменистые холмы, сплошь заросшие типчаком, лабазником, полынью и васильками вперемешку с дикими гвоздиками, как пушистые зелёные волны, плескались у подножия тёмно-фиолетовых гор, виднеющихся вдалеке. Солдаты, несмотря на жару, бодро шли по дороге, укутанной с обеих сторон сочной зеленью конских бобов с пахучими мелкими белыми и желтоватыми цветами. В воздухе раздавался тонкий и звонкий стрекот кузнечиков.

— Стёпка, запевай! — вдруг раздался оглушающий даже не крик, а рык, который издал огромный капитан Маклаков, гарцующий на вороном жеребце во главе колонны.

— А чего, ваш бродь?

— Что, сам не знаешь, что ли? — сдвинул густые чёрные брови Григорий Христофорыч.

В ответ солдаты грянули свои любимые частушки — «Армейского журавля», про свой полк и соперников по боевой славе из других полков. Пение было таким дружным и громким, что замолкли все пичуги и даже кузнечики на окружающих холмах, заросших кустами боярышника и жимолости. Слава богу, на сотни вёрст кругом не было ни одного строгого цензора Российской империи — столько в этих солёных частушках было неприличных выражений и по поводу соперников из других полков, и — о, ужас! — властей земных и небесных. И солдаты в белых картузах, тяжело топая по серо-каштановой пыли дороги, от души наяривали препохабнейшие частушки. Капитан Маклаков с удовольствием им подпевал. Но через час, когда мокрые от пота гимнастёрки на спинах покрылись белыми кристалликами соли, карабинеры перешли на лёгкий, свободный шаг, и ротный запевала затянул печально-грустную, красивую песню про солдатскую долю и девицу-красу, оставшуюся на родной стороне. Лица у всех посуровели, глаза задумчиво смотрели вдаль.

«Как, интересно, пройдёт эта кампания против персов?» — думал Александр, вытирая лицо рукавом своей рубахи.

Граф Стародубский легко шагал по горячей пыли дороги. Он отказался и на этот раз воспользоваться разрешением ротного сесть в свою коляску к Степану, а старого вахмистра доводил чуть ли не до слёз, питаясь только вместе с другими рядовыми из солдатских котлов. И во всём другом он тянул солдатскую лямку бодро, даже весело, что поражало господ офицеров, а среди солдат он заслужил прозвище «наш граф». И горе тем из соседних рот или батальонов, кто пытался его обидеть. За «нашего графа» сослуживцы первой роты второго батальона вставали горой. Александр приставил изящную, аристократичную, уже загрубевшую в мозолях ладонь ко лбу и взглянул вперёд, где на голубом чистом весеннем небе высились фиолетовые горы, за которыми скрывалась загадочная Персия.

Кампания против персов в 1827 году была успешной. Разгромленный в сентябре прошлого года Паскевичем и отброшенный за реку Араке Аббас-мирза вёл военные действия вяло, всячески уклоняясь от решительных столкновений с русскими войсками. К началу лета полки Кавказского корпуса заняли Эчмиадзин. Здесь Муравьёв с удовольствием встретился с армянами-монахами, которые десять лет назад энергично помогали ему собирать разведывательную информацию и даже укрывали его в стенах своего монастыря. Вскоре русские батальоны уже были у Нахичевани. Городок взяли с ходу и обложили стоящую неподалёку крепость Аббас-Абад. Именно под её стенами начали успешно взаимодействовать в бою полковник Муравьёв, его друг полковник Бурцев, отправленный на Кавказ из-за дружеских связей со многими декабристами, и рядовой Михаил Пущин, брат лицейского друга Пушкина Ивана, разжалованный из артиллерийских офицеров в солдаты за участие в событиях 14 декабря на Сенатской площади. Несмотря на сумбурные приказы и прямое противодействие ревнивого к чужим успехам Паскевича, Аббас-Абадская крепость вскоре сдалась, зажатая в жёсткие тиски осады, которой умело руководил Муравьёв. При войсках находился и Александр Сергеевич Грибоедов, уже подготавливающий текст мирного договора с персами, выгодный для нашей стороны. Блестящий дипломат и гениальный драматург служил своего рода смягчающим острые противоречия буфером между взбалмошным и даже частенько истеричным, как беременная женщина, своим родственником, наместником Кавказа, генералом от инфантерии Паскевичем и неизменно хладнокровным и незыблемым, как гранитный утёс, полковником Муравьёвым, фактически руководящим штабом корпуса. Александр Сергеевич со свойственным ему тонким юмором писал в одном из писем об этом мачехе жены Муравьёва Прасковье Николаевне Ахвердовой: «Главнокомандующий относится к нему с большим уважением и доверием, но какая-то дьявольщина мешается тут: у них часто бывают серьёзные размолвки. Один кричит, другой дуется, а я играю глупейшую роль примирителя, хотя ни тот, ни другой меня за это не благодарит… Дело в том, что генерал бывает иногда очень несговорчивым, а вашему зятю недостаёт в характере уступчивости».

Вскоре «неуступчивого» Муравьёва отправили в передовой пятитысячный отряд генерала Эрнстова, выдвинутый вперёд по Тавризской дороге. Начальником штаба корпуса был назначен генерал Сухтелен, а его заместителя Николая Николаевича удалили с глаз долой, подальше от раздражённого Паскевича с твёрдым предписанием: не инициативничать, а строго придерживаться приказов главнокомандующего. Прибыв в авангард, Муравьёв фактически взял там власть в свои руки и разработал операцию, в необходимости которой он убедил старого генерала Эрнстова, номинально возглавлявшего передовой отряд. Суть муравьевского плана заключалась в том, чтобы стремительным броском захватить Тебриз. Аббас-мирза неосторожно оставил его почти без прикрытия, уведя все свои войска к Эривани, откуда фланговым манёвром он угрожал отрезать русские войска от связи с их операционной базой — Тифлисом. Паскевич, обеспокоенный происками персов у себя в тылу, повернул основные силы корпуса навстречу незадачливому персидскому полководцу, строго-настрого приказав Муравьёву и Эрнстову сидеть тихо на Тавризской дороге и прикрывать его с тыла. Но просто сидеть тихо неугомонный полковник не мог, а главное — это означало бы упустить возможность нанести противнику сокрушительный удар. Осуществляя свои планы, Муравьёв бросил против персов передовой отряд, внезапным броском захвативший Дарадизское ущелье, а затем и селение Маранда. Ключ к Тебризу был в руках русских. Как только Паскевич, отпугнувший Аббас-мирзу от Эривани, узнал об активности Муравьёва, он с нарочным послал ему длинное письмо с категорическим приказом остановиться и ждать основных сил. Но Муравьёв прекрасно понимал, что остановиться — значит потерять инициативу. Он собрал все свои немногочисленные силы в кулак и приготовился к стремительному маршу на Тебриз. Надо было опередить Аббас-мирзу, который, узнав о смелом и решительном манёвре русских, спешил на защиту столицы своего наместничества.