Иван Катавасов - Блаженство по Августину

Из книжной лавки Аврелий вышел в великолепном состоянии духа, содержательно, обстоятельно продолжая воистину все еще витать мыслью в астрономических вышних эмпиреях, полнящихся звездным огнем…

Увы и ах, где высокое, здесь тебе и низменное тут как тут, откуда ни возьмись подстерегает человека, слишком глубоко погрузившегося в размышления о небе и о земле, о телах, некогда безвидных, но затем обретающих конечную форму… грузное естество… и бренную плоть, нежданно подверженные отвратительным неприятностям, незадачам, неудачам…

Он-то не сразу сообразил, почему вдруг все перевернулось — верх и низ поменялись местами, голова устремилась оземь, ноги ушли в небеса, а тело от сильного толчка понесло вспять. Хотя тут же до него дошло — его самым дурацким образом опрокинули и проволокли по мостовой в рыбных рядах Нижнего рынка.

Причем опрокидыватели и не думают извиняться, стоят напротив, нагло ухмыляются, откровенно напрашиваясь на драку, полностью готовые к потасовке, скандалу и тому подобному развитию событий, отвечающему их гнусным замыслам.

Такого удовольствия охломонам без чести и совести, зато в синих кушаках и того же цвета колпаках, Аврелий не доставил. Страшных проклятий и ругательств на повинные головы «синих» не обрушил, но мысленно выругал себя за то, что в день безумных цирковых состязаний, не шибко-то подумав, надел подвернувшийся под руку зеленый пояс. Потому молча, невозмутимо встал на ноги, отряхнул приставшую к тунике рыбью чешую.

Право жe, страх как оскорбительно, если его, словно зазевавшуюся рыночную фефелу, кувырнули вверх тормашками. Однако бранное столкновение с нахальной кoмaркой «синих» тебе же дороже обойдется. Пускай поборники «зеленых» вокруг тоже изготовились к атлетическому зубодробительному и кровопролитному побоищу. Брось только клич, а удальцы и ухари в Картаге завсегда наготове отстаивать кулаками или подручными орудиями правоту и преимущества своей скаковой партии, конюшни, а также цвета безумно любимых колесничих.

Потом же, как им это положено, эдилы добросовестно примутся искать зачинщиков общегородских беспорядков и членовредительства. А свидетели, в чем не приходится сомневаться, первым долгом радостно укажут на профессора Августина из партии «зеленых». Для того и все ждут, жаждут в нетерпении, чтоб он дал отменнейший повод к войне и драке.

Ну уж нет, дудки! Мои дражайшие веселые сограждане! Чтобы после на суде ритор Аврелий убедительно доказывал, показывал, как его, подобно неуклюжей матроне, разъевшейся поперек себя толще некуда, непристойно перевернули молодые озорники и весельчаки? Извольте потешаться над кем-нибудь иным. Если вам налево, то нам направо или вообще в обратную сторону, потому что не мешало бы переодеться. Какая-то срань навозная, ослиная, клянусь всеми яйцами Леды, мерзко прилипла к спине…

Смейтесь-смейтесь… мы тоже когда-нибудь посмеемся где-нибудь в другое время и в другом пустынном месте. Сделаем, чего нам сделали… По закону и по праву оскорбленного мужа.

Прежде чем уйти, Аврелий, многозначаще прищурившись, запоминая наглые хохочущие рожи, внимательно оглядел тех, у кого очень чешутся кулаки и языки. Двух великовозрастных смешливых обалдуев из учеников ритора Эпистемона он отлично, протокольно заприметил.

В довершение рыночных невзгод гордо удалявшийся с места происшествия, далее не смотря ни на что и ни на кого, Аврелий чуть не упал, поскользнувшись на рыбьем пузыре. На ногах удержался, — он вам не баба-кулема с громоздким непомерным задом, — но взмахнул неловко руками, вызвав новый взрыв издевательского хохота у досужих наглецов.

Пришлось, насилу сдерживаясь, выслушать громкие ехидные ремарки в спину о зеленых замшелых мехах, не умеющих-де держаться на плаву и дырявых винных бочках, напивающихся в любое время, коли найдется, чем их заполнить. Однакось всех перекрыл откуда-то вывернувшийся пронзительный голосишко ритора Эпистемона Сартака, противно завопивший, завизжавший ему вослед:

— Смотрите-смотрите, добрые квириты!!! Это наш ученейший ритор Аврелий Августин так набрался, что и на ногах не стоит, руками себе помогает! Вот чему он учит юношество славного Картага! Едва полдень, а он уж пьян без меры и рассудка…

Дома овладевшее им дурное настроение Аврелий и не мыслил как-нибудь хорошенько разбавлять вином. В термы он благорассудил пойти как только сменил изгаженную тунику. Пусть все родители его учеников, почтеннейшие куриалы и декурионы, однозначно увидят благонравие ритора Августина, вовсе не падкого на предосудительное пьянство до заката солнца вопреки цивильному модусу.

Не без опасений, весь начеку, как бы чего неприятного и неожиданного с ним вновь не случилось, не злоключилось, настороже он вышел на улицу. Зловещим предчувствиям и дурным навязчивым мыслям ни в коем разе поддаваться нельзя, несчастную судьбу следует ломать решительно через колено, как сухие дрова. Оттого он и двинулся в любимые бани Антонина не напрямик, а сначала завернул на рынок, где все вроде бы напрочь забыли о недавнем конфузе, приключившемся с глубокоуважаемым, несмотря на молодость, профессором Аврелием Августином.

Тем не менее зеленым кушаком в последний день виноградных каникул он на всякий несчастливый случай больше не опоясывался. Зачем, скажите на милость, нарываться, без толку напрашиваться на оскорбления от разнузданных «синих»? Подумывал он также о том, кабы для надежности захватить с собой пару рабов покрепче, но делать этого не стал. Чего доброго решат, будто ритор Аврелий кого-то боится средь бела дня в добропорядочном Картаге?

Личный день рождения под астрономическим знаком Скорпиона в самый первый день ноябрьских ид Аврелий никак не числил среди счастливых дат. Ни телесно, ни духовно большой удачей, подлежащей безудержному, беспорядочному, беспримерному и непомерному хвалебному празднованию, его осеннее появление на свет он не считал.

Похваляться тут нечего… Не такое уж это в конечном счете преогромное счастье родиться леденящей душу мрачной осенью, когда день ото дня теплое светлое время становится все короче и короче, а ночь от ночи холодная, волглая, знобящая тьма удлиняется и тяжелеет вплоть до зимнего солнцестояния, когда обретают некий метеорологический смысл легкомысленные разговоры о весеннем возрождении и воскресении природы или человека. Ведь не случайно же условные даты рождения Иисуса и Митры относят на один и тот же двенадцатый день в декабрьские иды? Хорошо им в ликах-ипостасях, берем по-человечески, если их накануне еще не было. Лиха беда печальное продолжение, когда оно непременно хуже, чем веселое начало, думать не думающее о грустном конце…