Иван Катавасов - Блаженство по Августину

Однако ради прекраснейшей девы-сабинянки мы радостно отложим на потом слишком много мудрости, приносящей многие печали тем, кто ее изучает. А в том числе — рукотворные, рукописные памятники всяких разных Квинтов Горациев, включительно его поэтических эпигонов-подражателей в последующих веках. Мифы и глифы, так сказать…

Стало быть, миметически, поэтически, креативно для избранной цели сгодятся и христианство и базилика Господа Милосердного в Картаге, куда вальяжно захаживает сенатор Фабий, где частенько бывает его дочь в сопровождении прислужницы Сабины. Слава Богу, и спасибо Нуманту на отличку вызнавшему, неприметно отследившему, где, когда, как можно встретить интересующих доминуса Аврелия членов фамилии доминуса Фабия.

По наводке зоркого эксплоратора Нуманта друзья Аврелий и Скевий однажды изобретательно подстерегли благочестивого сенатора на ступенях базилики. На двоих они затеяли громкую богословскую беседу, словно в иудейской синагоге. Но, в отличие от обычного еврейского горлодрания и горлопанства, какому зачастую следуют и неистовые христианские проповедники, оба хитроумных школяра-ритора дискутировали степенно, горячо не дебатировали, но развивали в катаскеве взаимные теологические тезисы. Непохожи они и на бродячих немытых софистов-киников, поскольку по-юношески безбороды, благопристойно одеты в чистые туники и сандалии из тонко выделанной кожи.

Богомольные и достоимущие прихожане не замедлили к ним прислушаться, если младенческие уста в простодушии юных сердец разглагольствуют о божественном. Видимо, сам Бог заботится о том, чтобы они говорили умно, праведно и благочестиво.

Самым естественным образом к небольшому кружку слушателей, изначально внимавших двум ученикам достопочтенного, пусть он там и язычник, профессора Эпистемона, начала понемногу присоединяться досужая публика. Задержался поодаль и сенатор Фабий со свитой клиентов. Потому что эти алюмнусы, — оно тебе сразу видно, — истовые христиане.

Больше всего Фабию Атебану пришелся по душе и по уму мудрый тезис школяра Аврелия о настоящем философском просвещении, какое привносит в мир христианство. Данную гипотезу катехумен Аврелий подкрепил канонической и католической цитатой из Евангелия от Матфея. Действительно и дословно: «Книжник, наученный Царству Небесному, подобен хозяину, который выносит из сокровищницы своей новое и старое».

Тогда как в обрядовом порядке крещеный душой и телом Скевий экспромтом развил тезис собеседника, заведя речь о том, при каких любомудрых обстоятельствах прозвучала на озере Геннисаретском евангельская заповедь Иисуса Христа не только проповедовать изустно, но и письменно сохранять, преумножая, распространять в книгах духовное философское знание в качестве апостолического индикиума к дотоле изложенным благовестным рацеям-назиданиям и параболам-притчам.

Ценную благую мысль друга Скевия на лету подхватил друг Аврелий, высказав где-то им почерпнутое мнение, что истинная философия не может не содержать духовный религиозный смысл, хотя бы ее носитель даже был язычником-гентилем, умершим задолго до наступления христианской эры и спасительного пришествия Иисуса Мессии. Например, значительные и многозначные труды выдающегося мыслителя древности Туллия Кикерона. Можно также упомянуть уместно письма философа Сенеки Младшего, того, кто обменивался посланиями со Святым апостолом Павлом и по всем вероятиям намеревался перейти в христианскую веру…

Книжная мудрость двух благонамеренных школяров малость подыссякла, но тут, на их счастье, сенатор Фабий Атебан, должно быть, вспомнил о делах и общественных обязанностях. По его знаку двое широкоплечих рабов раздвинули толпу зевак, чтобы доминус мог подойти, чин по чину представиться и церемонно познакомиться с умными, поистине праведными в подлинной вере христианскими юношами.

Сенатор выяснил, как их полнозначно зовут, кто у них отцы, откуда оба родом. Лестно для них удивился, узнав, у кого же учатся эти славные молодые люди. В заключение пригласил обоих, нисколь не чинясь, приходить в его домашнюю библиотеку. Необходимые распоряжения отпущеннику-домоправителю, рабу-архивисту и прочим либрариям он обязательно отдаст, чтобы его домочадцы им оказывали всевозможное содействие и выказывали почтительное благорасположение. Тем более, если у него самое лучшее в городе и самое полное собрание сочинений достославного римского элоквентора и достоименного философа Марка Туллия Кикерона…

Аврелий впоследствии по-разному иной раз припоминал различные обстоятельства своей юности в проконсульском Картаге, но одна нечаянная встреча с рабыней Сабиной в сенаторской библиотеке у него накрепко отложилась в памяти. Он великолепно помнил, какой именно свиток она тогда взяла для молодой хозяйки, и то, что они пока еще не сказали друг другу ни полслова.

После он неоднократно видел Сабину в театре, на декламациях в Одеоне, какие старалась не пропускать ее образованная домина для встреч и перемигиваний с женихом. Аврелий и в цирк зачастил, если там с той же целью постоянно появляется младшая дочь сенатора. Тем временем в доме декуриона Фабия вовсю шли приготовления к предстоящему торжественному бракосочетанию.

На большое свадебное пиршество Фабий милостиво и хлебосольно также просил пожаловать, так полюбившихся ему скромных юношей Аврелия со Скевием. Пожалуй, молодого Романиана из Тагасты он никогда не заставал в библиотеке, зато юный Августин там чуть ли не днюет и ночует. И он давно уж распорядился, чтобы за обедом Аврелия, всегдашним порядком устраивали, усаживали на хорошее место среди умных собеседников. Если этот сдержанный, воспитанный юноша молча слушает старших, лишь отвечая учтиво на вопросы, когда к нему обращаются, то он очень хороший удобный собеседник, кому никак нельзя отказать в немалом уме и образованности. Тем более, к обеду его приходится звать из библиотеки, где он вдумчиво интересуется списками старых и новых философов.

Аврелий в самом деле читал, переписывал для памяти труды Марка Кикерона и даже диалоги Платона, кое-что на греческом копируя по-школьному латинскими литерами. Однако главный его интерес вовсе не был образовательным и лежал в совершенно другой плоскости.

Ах, моя Сабина… Ни сон, ни явь…

С Сабиной он нередко сталкивался в библиотеке, в коридорах и переходах обширного сенаторского особняка. Но заговорить не смел, жутко боялся ее презрительного взгляда. Ой как бы ему не нарваться на жесткие, лишающие надежды на примирение резкие слова! Но наготове извинения за то опрометчивое опрокидывание, случившееся в феврале.

Наконец на шестой день в мартовские иды младшая дочь сенатора Атебана после утреннего благословения в церкви и всех помпезных церемоний по-домашнему, открывая свадебный пир, произнесла старозаветную венчальную фразу: