Валерий Замыслов - Чертово яблоко (Сказание о «картофельном» бунте)

Федор Борисович был в домашнем халате на розовой подкладке и легких сафьяновых тапках на босу ногу, но переодеваться не захотел: полицмейстер тоже, небось, пришел за субсидией.

— Проси.

Багров вошел в кабинет, извинился за внезапное посещение и пожелал Мясникову доброго здоровья.

— Пока Бог милует. И вам пластом не лежать, Аркадий Петрович. Прошу в кресло.

— Покорнейше благодарю, Борис Федорович.

Полицмейстер минуту выждал, а затем произнес:

— Привели меня к вам дела совершенно удивительные. Как это ни странно, но в вашем почтенном доме скрывается преступник.

У Мясникова дрогнула рука с только что раскуренным чубуком.

— Вы с ума сошли, милостивый государь!

— Я знал, что вы будете огорошены, Федор Борисович, но как говорится, неисповедимы пути Господни. Только что в вашем доме арестован ямщик господина Голубева, некий Стенька Грачев.

— Ямщик Филата Егорыча?.. Ничего не понимаю. Пожалуйста, изъяснитесь.

— Извольте выслушать, Федор Борисович.

После рассказа Багрова Мясников поднялся с дивана и нервически заходил по кабинету, слегка шаркая сафьяновыми тапками по бухарскому ковру: возраст все-таки давал о себе знать.

— Не могу поверить, Аркадий Петрович… Как мог Филат Егорыч, уважаемый человек, принять в ямщики сей преступный элемент?

— Об этом надо спросить самого господина Голубева.

Через несколько минут Филату Егорычу пришлось выслушать весьма нелицеприятную речь полицмейстера, после чего он настолько возбудился, что ударил кулаком по столу, да с такой силой, что затушенный чубук упал на ковер.

— Прошу прощения, господа, — поднимая курительный прибор, произнес Голубев, и повернулся к Мясникову.

— Я абсолютно ничего не знал о проступке моего кучера. Позвольте, Федор Борисович, доставить его сюда.

— Разумеется.

Стенька вошел в кабинет Мясникова уже без наручников, а городовые и околоточный остались за дверью.

— Хорош бугай, — процедил сквозь зубы Багров. — Такому только кистенек в руки — и на большую дорогу. Рассказывай, подлец, как ты до такой жизни докатился.

— Не знаю, как вас звать-величать, господин в мундире, но подлецом никогда не был.

— Нет, вы посмотрите на него, — всплеснул руками полицмейстер. — Каков нахал. Отвечай, когда тебя спрашивают!

Стенька страсть не любил, когда на него кричат, поэтому продолжал молчать.

— Погодите, господин полицмейстер, — вмешался Голубев, подошел к Стеньке и, не повышая голоса, спросил:

— Почему ты и Гурейка украли коней у их сиятельства Голицына?

— Я не крал, все получилось случайно.

— Случайно?

— Если бы не приказчик Голицына, я бы никогда к его коням не подошел.

— Приказчик?.. Давай-ка, братец, все по порядку.

— Долго рассказывать, Филат Егорыч.

— Ничего. Надеюсь, Федор Борисович позволит моему кучеру высказать все подробности. И как он коней увел, и как меня обманул, сказав, что явился в Вязники из Вятской губернии.

— Пусть говорит.

— Благодарю, господин Мясников.

Стенька переступил с ноги на ногу и, глядя в лицо Голубева, начал свое повествование:

— Всему виной приказчик Корней Букан, кой не только баб насильно заставлял быть его прелюбами, но и девок портил. О том все село может подтвердить, а на сенокосе мою девушку Настенку норовил изнасиловать. Мерзкий человек…

Ничего не утаил Стенька, лишь не рассказал о продаже лошадей цыганам.

— Куда ж лошади девались?

— А Бог их знает, Филат Егорыч. Выбрались мы на Суздальский тракт, а затем лошадей бросили. Шли до Вязников лесами.

— А почему в Вязники?

— Там нас искать не стали бы, тем более у Гурейки дружок в этом городе проживает. У него мы и остановились. А дальше вы все знаете, Филат Егорыч.

— М-да, — крутанул головой Голубев, а затем посмотрел на Мясникова.

— Мне кажется, что Стенька не врет. Если бы не Гурейка, приказчик Корней Букан забил бы парня насмерть. И что это за застенки в девятнадцатом веке?

— Бывают, господин Голубев. И Буканы, и Салтычихи у нас еще не перевелись.

— Хорошо бы проверить этого селадона [51], да и на застенок его глянуть. Черт знает что! Живем в просвещенном веке, а некоторые подданные ведут себя, как Малюта Скуратов [52], — хмуро, не без доли раздражения, сказал Мясников.

— Непременно проверим, Федор Борисович, — кивнул полицмейстер. — Но за лошадей князя Голицына все равно придется отвечать. Их сиятельство не оставит это дело без наказания виновных. Мне все равно надлежит взять Стеньку Грачева под арест, а с Гурейкой в Вязниках разберемся. Не так ли, господин Голубев?

Филат Егорыч пожевал сухими губами и что-то прикинул про себя:

— Ты вот что, Аркадий Петрович, позволь пока Стеньке остаться в своей комнате. Мыслишка есть.

Полицмейстер развел руками, а затем позвал околоточного, приказав ему отвести Стеньку в его комнату.

— Что за мыслишка, извольте спросить?

— Стеньку я знаю около полугода. Он и впрямь честный парень, и то, что он за девушку свою заступился, говорит о многом. Не каждый приказчику сдачи даст. Что же касается коней, я готов выплатить деньги князю Голицыну. После ярмарки я собираюсь в Москву и надеюсь обо всем с князем договориться. Могу дать за Стеньку поручительство, освободите парня, Аркадий Петрович.

Полицмейстер почему-то посмотрел на Мясникова.

— Неслыханное дело, Федор Борисович. Хотелось бы выслушать ваше мнение.

Мясников вновь раскурил чубук, затянулся несколько раз и, пуская клубы сизого ароматного дыма меж собеседников, высказал:

— Почитай, век прожил, но никогда не слышал, чтобы так жарко купец за какого-то никчемного ямщика заступался. Чем же тебе так дорога эта пожарная каланча, Филат Егорыч?

— Да я и сам не знаю. Есть в нем какая-то изюминка. Задорен, склада озорного, смел. С таким в дороге не заскучаешь и не пропадешь. И ко всему тому — на деньгу не жаден. Как-то дал ему пять синеньких, а он и рубля не взял. Эко, говорит, дело, от волков отбились. На то я к хозяину и приставлен, чтобы его охранять. Одного волка он из ружья пристрелил, а другие убежали. Вот таков этот Стенька.

— Пожалуй, не зря ты за него так стараешься, Филат Егорыч. Лихой у тебя ямщик… Отпусти парня, Аркадий Петрович.

— Ну что ж, господа. Всегда готов прислушаться к советам именитых людей. Однако под ваше поручительство, господин Голубев.

— Не беспокойтесь, господин полицмейстер. Слов на ветер не бросаю. Будет вам поручительство.

Стенька долго не мог прийти в себя. Куда девалось его обычное хладнокровие? Особенно он был возмущен своим сродником Амосом Фомичевым. И какой резон ему выслеживать, куда он, Стенька, направился? Для какой надобности? Неужели для того, чтобы сдать его полиции? Так, наверное, и получилось. Без участия Амоса городовые не могли бы так скоропалительно нагрянуть в его комнату. Каков же мерзавец этот Фомичев!