Валерий Замыслов - Град Ярославль

— Гись, гись!

Коновязь никогда не пустует: к ней то и дело подлетают другие посыльные и, привязав коня, под любопытные взоры зевак скрываются в Земской избе.

На крыльце иногда появляется дьяк и, с важным видом оглядев толпу, степенно изрекает:

— К Ярославлю прибывает рать и казна из города Кинешмы!

Толпа встречает весть одобрительным гулом.

Ярославская Земская изба с ее высоким крыльцом напомнила Анисиму Постельное крыльцо государева дворца, что в московском Кремле, в котором побывал он еще в царствование Бориса Годунова. Место шумное, бойкое. Спозаранку толпились здесь стольники и стряпчие, царевы жильцы и стрелецкие головы, дворяне московские и дворяне уездные, дьяки и подьячие разных приказов; иные пришли по службе, дожидаясь начальных людей и решений по челобитным, другие же — из праздного любопытства. Постельная площадка — глашатай Руси. Здесь зычные бирючи оглашали московскому люду о войне и мире, о ратных сборах и роспуске войска, о новых налогах, пошлинах и податях, об опале бояр и казнях крамольников…

Толкотня, суетня, гомон. То тут, то там возникает шумная перебранка, кто-то кого-то обесчестил недобрым словом, другой не по праву взобрался выше на рундук, отчего «роду посрамленье», третий вцепился в бороду обидчика, доказывая, что его род в седьмом колене сидел от великого князя не «двудесятым», а «шешнадцатым». Люто, свирепо бранились…

Вот ныне и у ярославской Земской избы место стало шумное и бойкое.

К полудню здесь становится еще больше ярославцев, жаждущих изведать последние новости.

В самой Земской избе не столь людно: Минин не любил толкотни и суетни, при коей не решить ни одного важного дела.

За столами усердно скрипели гусиными перьями двое подьячих и пятеро писцов, у которых уйма работы: сколь грамот надо разослать по городам Руси. Один из подьячих занимался приемом посетителей.

Сам же Кузьма Захарыч находился в боковушке и с кем-то мирно беседовал. Тот хоть и сидел к Анисиму спиной, но слобожанин тотчас его признал. Надей Светешников, бывший хозяин Первушки, а ныне его крестный. Надей охотно согласился им быть, и сидел на свадьбе по правую руку от Акима Лагуна.

— Обожди, Анисим Васильич, — почтительно сказал подьячий.

Анисим хмыкнул: никогда его земские люди по отчеству не величали. С чего бы вдруг такое уважение?

Вскоре Светешников вышел из боковушки, увидел Анисима, дружески поздоровался, а затем негромко произнес:

— Дай Бог тебе по-доброму с Мининым потолковать.

Анисим, оказавшись перед Кузьмой Захарычем, кинул на него оценивающий взгляд. Сколь наслышан о Минине! И вот он перед ним: грузный, лобастый, с пытливыми глазами и окладистой волнистой бородой. Любопытно, зачем он понадобился одному из вождей Земского ополчения?

— Гадаешь, зачем понадобился? — словно прочитав мысли Анисима, заговорил Минин. — Поведаю, но чуть погодя…. Посадский люд хорошо знаешь, Анисим Васильич?

— Кажись, за три десятка лет пригляделся.

— И что можешь сказать? Пойдет Ярославль за ополчением? Всем ли по нутру нижегородская рать?

Анисим сразу ощутил, что Минин не любит ходить вдоль да около, а норовит углубиться в самую суть.

— Ярославль — не Новгород, он понес от ляхов страшные бедствия, а посему не надо выбегать на площадь и призывать народ к отместке, ибо он созрел к оному. А всем ли по нутру — бабка надвое сказала. Голь и бедь посадская хоть сейчас готова встать в ряды ополчения, а вот многие богатеи поглядывают на Земское ополчение искоса. Их никаким воинством не удивишь. У Ляпунова-де ничего не выгорело, и мясник Минин может по шапке получить. Ты уж не серчай, Кузьма Захарыч, но богатеи и злее высказываются.

— А чего серчать, Анисим Васильич? Мясник, говядарь, смерд. Обычные издевки богатеев. Особливо бояре изощряются. Ну не диво ли — мясник Куземка стал в челе Земского ополчения? Диво. Не понять их мелким душонкам, что народ полностью изверился в дворянских вожаках. Что погубило воинство Ляпунова? Чванство, раздоры, местнические замашки, корысть да зависть. Они изначально, как черви, ополчение источали. Ныне же черный люд поднялся, народ. Народ в вожаки ополчения и своего посадского человека выкликнул. Не о себе, похваляясь, сказываю. Не будь меня — другого бы сыскали, вопреки желанию и воле князьям и боярам. А вскоре, когда в Ярославле учинят Совет всей земли, их спесь и неверие пойдут на убыль, и в это я крепко верю.

Неспешно, но увесисто говорил Кузьма Захарыч, у Анисима же вертелся на языке назойливый вопрос, кой помышляли бы задать Минину многие ярославцы. И он задал его:

— Князьям и боярам, как ты сам ведаешь, Кузьма Захарыч, у народа доверия нет. А что князь Пожарский? Тот ли он человек, коему можно безмерно верить?

Испытующие глаза Анисима встретились с цепкими глазами Минина, и этот взгляд был продолжительный и во многом определяющий для обоих.

Кузьма Захарыч не отвел глаза, не вильнул, а, продолжая глубоко и схватчиво смотреть на Анисима, вдруг вопросил:

— А ты в хлеб насущный веришь, без коего жить нельзя?

— Разумеется. Хлеб — дело святое.

— Вот так и в Пожарского надо верить. Его в лихую годину, кажись, сама земля Русская в вожди выпестовала. С таким воеводой мы непременно матушку Русь от всякой скверны очистим. Непременно!

Уверенность Минина невольно передалась Анисиму. А Кузьма Захарыч обратил внимание на левую руку собеседника, которая была без одного пальца.

— Аль дрова колол, да топором промахнулся?

— Не промахнулся, Кузьма Захарыч. Взял — и сам отрубил.

— Не разумею.

— В молодых летах угодил в кабалу к одному купцу, но в кабале жить не захотелось. Сказал: отпусти в бурлаки, денег бичевой заработаю — отдам. Купчина не поверил, сбежишь-де. А мне воля — дороже жизни. Взял топор, ступил к плахе и сказываю купцу: сполна верну, вот тебе мое слово. И палец оттяпал. Купца оторопь взяла. Поверил и отпустил меня в бурлаки. Тянул купецкие насады от Рыбной слободы до Астрахани и вспять. Вернулся к купцу, деньги возвращаю, а тот глазам своим не поверил, чаял, что и вовсе запропаду с деньгами.

— Однако, — хмыкнул Кузьма Захарыч. — Не всякий человек так поступит. Честен ты, Анисим Васильич, а сие — лучшее за тебя ручательство. Такие люди нам зело понадобятся.

— Куда?

Минин поведал, как ему видится Совет всей земли, а затем добавил:

— Прикинули мы с Дмитрием Михайлыч — быть Совету из пятидесяти, шестидесяти человек, по городам, кои к нам пристанут. Из Ярославля же помышляем видеть около десятка разумных людей. Окажи честь, Анисим Васильич.

— В Совет всей земли?! — изумился Анисим. — Да я ж малый человек, мне князья и бояре рта не дозволят раскрыть.

— Дозволят! — жестко бросил Минин, пристукнув ребром увесистой ладони по столу. — Дозволят, Анисим Васильич. Не допущу того, чтобы в Совете не было посадских людей. Меня в Нижнем посад выкликнул, и чем больше в Земском соборе станет представителей из тяглого люда, тем легче решения проводить и боярам противостоять. Уразумел, Анисим Васильич?