Аркадий Крупняков - Царев город

— Ты, Ивашка, вели послать за боярином Никитой .Юрьевым, пусть придет Иван Мстиславский, воевода Шуй*

ский. И Богдашку Вельского пусть позовут. Потом пусть духовник мой придет.

Лекарь ушел, царь встал с постели, перешел из опочивальни в Крестовую палату. Телу царя полегчало, но душа стала болеть еще сильнее. Он не знал, куда себя деть. Ходил по палате из угла в угол, садился за стол, принимался читать свитки, потом бросал их, подходил к окну. Такое с ним в последне время бывало часто. Звать второй раз лекаря не хотелось.

Через час званые бояре пришли в палату. Они поздоровались с царем, чинно расселись на лавки, на свои привычные места. Царь угрюмо их разглядывал исподлобья.

— Позвал я вас, бояры, вот зачем. Отныне я постригаюсь в монахи и ухожу из мира. Власть свою отдаю сыну моему единоутробному Федору. — Сказав это, царь повел глазами по палате. Бояре сидели молча. Иван Мстиславский даже гладить бороду не перестал, князь Шуйский незаметно усмехнулся в усы, Богдан поднял было брови, опустил, прикрыл веки. Только дядя царевича Никита Юрьев, вытянув шею, ждал, что скажет царь дальше. «Не верят, сволочи, ухмыляются, — подумал про себя царь.— И правильно делают. Третий раз от престола отрекаюсь—привыкли. И на сей раз душой кривлю, но надобно. Видит бог, надобно. Если умру, все будет по закону. А озодоро-вею — там будет видно».

— Вам, позванным сюда, самым верным моим боярам, вверяю я попечение моего сына. Только вам одним, и никому более.

— Бориса Федоровича надо бы, — сказал Богдан Вельский.— Ему первому около трона стоять придется. Деверь все-таки.

— Он и без опекунства постоит, коли деверь, — сердито сказал царь, а про себя подумал: «Может, разведу я Федю с Ириной, вот и не будет деверя. — Мне наследник нужен, внук». Потом начались разговоры: как опекать молодого царя, что надобно сделать в государстве. Проговорили до вечера. Вечером пришел духовник.

Ночью царя мучила одышка, он просил Эйлофа убрать отеки.

— Сии отеки, косударь, суть фодянка, ее как крофь не отфоришь.

— Иные средства есть?

— Есть, косударь. Утром, пойдя в паню, мойся толго, парься сильно — фыконяй ис телес фоду. Польше потей. Потение — есть тфое спасенье. А Пельскому Поктану я там снатобье, после пани прими. Путет польза.

Царь мылся и парился в бане четыре часа. Мойщики хлестали его вениками до изнеможения, потом завертывали в льняное полотно, выносили в предбанник отдыхать. Потом снова парили.

После бани хоть и обессилел царь сильно, но отеки исчезли, и он, уверовав в уменье Ивашки Эйлофа, без опаски принял снадобье от Вельского. Царь не знал, что пока он мылся в бане, Эйлоф подогревал ртуть, собирал ее пары в склянку и разбавлял малиновым настоем.

Лежа в постели, Иван позвал дьяка Фролова, спросила

— Зятек твой, Родионко, жив?

— Жив. Что ему сделается.

— В шахи играет?

— Силен, собака. Никто его обыграть не может,

— А почему я обыгрываю?

— Так ведь, государь-батюшко, своя голова дороже...

— Пошли его ко мне. Скажи, что я отныне не царь и голову ему сечь за выигрыш не стану. Хочу истинно свой ум испытать.

Годунов на правах постельничего одел царя в коричневого шелка рясу (отныне Иван не царь, а монах), пере* тянув ее широким кожаным поясом, на голову надел скуфейку, какую носили все монашеские послушники. Богдая Вельский в Сводчатой палате поставил к рундуку етолик с шахматами, привел туда Родиона Баркина- Царь сел на рундук, застланный шкурами, Родион — на стул. Началась игра. Баркин, поверив своему тестю, решил играть честно и каждым ходом прижимал королевскую фигуру в угол доски. Царь сразу почувствовал, что он проигрывает, и чем дальше шла игра, тем больше ошибок он делал. Застучала кровь в висках, учащенно забилось сердце. Стало трудно дышать. И не успел Баркин произнести слово «мат», как Иван вздрогнул, выпрямился и упал навзничь, на рундук.

— Лекаря! — истошно крикнул Вельский.

— Духовника! — еще сильнее заорал Годунов.

По палате забегали, засуетились слуги. Баркин стоял бледный.

— Убирайся ты! — Богдан толкнул его в спину. — Пока жив!

Годунов и Вельский остались вдвоем. Царь хрипел, на губах появилась пена.

— Что смотришь, Борис, — зашипел Вельский! — Очнется ведь. И тогда нам...

— Ты сам. Я не могу.

— Вот мякиш! ЕгЪ надо было придушить сразу после казанского взятия — иное было б дело. Теперь не оплошаем!

— Ты первый...

— На плахе будем препираться, не здесь.

Богдан подошел к рундуку, сжал кистями шею царя с двух сторон. Годунов положил ладонь на губы царя, надавил сильно. Иван дернулся, затих.

Вбежал Эйлоф, приложил ухо к груди Ивана, сказал окружившим рундук людям:

— Финиш.

Пятидесятилетнее царствие Грозного кончилось.

Ирина никогда не верила своему свекору. Пусть в последнее время он называл ее будущей царицей, приблизил к себе — она всегда была настороже. Знала, характер царя изменчив: сегодня он называет тебя дочерью и царицей, а завтра может застричь в монашескую* келью. Даже после поручения заботиться о построении города на Кокшаге она не укрепилась в вере и начала ходить в Разряд только для того, чтобы не огневать государя. И вот теперь свершилось! Ее Феденька провозглашен царем, она царица, и сегодня мужа венчают на престол. Она почему-то совсем не боялась боярских козней, не страшилась превратностей царской власти — перед нею и Федором стоял могучий ее брат. Она верила, Борис в обиду их не даст, да и сама решила помогать мужу во всех его делах неистово. Ирина была сегодня радостна и торжественна.

Был на исходе май, день выдался солнечным, безветренным. Только что отцвела черемуха, и началось теплое, ласковое лето. Царская семья встала рано — началось одевание по чину. Ирину и Федора одевали в разных палатах. Молодого царя раздели донага, но тут вышла заминка. Руководил одеванием Борис Годунов, он повелел вместо льняного белья принести шелковое. В палате было тепло, но Федору почему-то казалось, что он застыл:

— Озяб я, шурин, — хныкал царь. — Мурашки по телесам бегают. — Он стоял посредь палаты сжавшись, прикрыв ладонями рыжеватый лобок. Наконец, принесли шелковое белье, поверх него одели богато расшитую белую рубашку. Под бархатный, широкий, унизанный жемчугом пояс одели камчатый зипун, на тафтяной подкладке. Поверх зипуна надели царский становой кафтан с жемчужны-

. ми запястьями на рукавах. И в накидку (чтоб легче ходить по переходам дворца) было наброшено на плечи платно из парчи тканной золотом, убранное драгоценными каменьями и жемчугом.

— Плечи больно, шурин,—жаловался царь.—Уж больно платно тяжело, легче нет ли?

— Терпи, государь, — Годунов усмехнулся. — Впереди бармы будут, они намного тяжелыие. А про шапку Моно-маха я уж не говорю. Терпи.