Владимир Толмасов - Сполохи

Почему в лесу баба с ведрами, куда идет?.. В другом месте Бориска на эту женку и не посмотрел бы, но ведь кругом лес глухой, и мастер вскользь помянул, что на этом берегу никаких деревень нет. От нечего делать решил парень проследить за женкой, стал красться следом.

Шагов через сотню лес как обрезало, и открылась просторная шалга [66] Шалга — поляна, образовавшаяся в результате вырубки леса. , поросшая молодым кустарником. Повсюду торчали пни: немало пришлось потрудиться людям, чтобы вырубить поляну саженей сто в поперечнике. Но не это удивило Бориску. Посреди шалги темнела пятистенная изба за высоким тыном, и к ней вела теряющаяся в траве тропинка. По этой тропинке женка прошла к калитке в тесовых воротах, не снимая с плеча коромысла, толкнула ее. Навстречу выскочили две похожие на волков собаки, замотали хвостами, запрыгали. Женка вошла во двор. Захлопнулась калитка, звякнул засов.

Возвращаясь к срубу, Бориска ломал голову над тем, почему в лесу такой двор стоит, кто живет в нем, зачем вдали от людей и отчего мастер не сказал ему правды… Ничего не мог надумать и решил попытать о том Денисова.

Всю неделю трудились без роздыху. Ладили на колоды поддон, заготавливали обшивку для дощаника. Дементий все делал на глазок, а получалось ловко, в самый раз. Понемногу Бориска начал понимать мастера без слов. Поведет Дементий рукой, большим пальцем шевельнет — Бориска уж знает: колоду надо привздынуть [67] Привздынуть — приподнять. . Рубанет в воздухе ладонью мастер сверху вниз и в сторону — ясно: требуется обрезать доску. Когда Бориска ошибался, Дементий недовольно хрюкал, как боров. К концу недели хрюканья стало меньше.

Наконец в субботу ввечеру Денисов всадил потес в широкую плаху, уселся на бревно и развязал привезенный из дому мешок. На свет появились аршинный кусок холстины, каравай хлеба, рыба вяленая, вареная говядина, лук, полпирога с грибами и пузатая баклага [68] Баклага — фляга, деревянная посудина. с пивом. Кивнул мастер Бориске: ужинать, мол, будем. Достав из мешка ендову [69] Ендова — медная посудина в виде чугуна с рыльцем (для пива, например). , обтер ее о рубаху, налил до краев, повернулся лицом к востоку.

— Очи всех на тя, господи, уповают, и ты даешь им пищу во благовремении… Хм! Втори молитву, тетка твоя мать… Открывашь щедру руку твою, насыщашь все живущее по благоволению. Аминь! — Он опустился на бревно, опорожнил ендову, не переводя духа, крякнул: — Ешь, парень. Питья не даю, поскольку зелен еще. Вон речной водицей запивай.

Бориска потянулся к пирогу, а мастер еще дважды опорожнил ендову, прежде чем приступить к еде.

— Не тяжек труд наш? — спросил Денисов, уписывая за обе щеки брашно: после пива его потянуло на разговор.

— У батяни також робил. Обыкнул. Одно нехорошо скучно тут.

Мастер искоса глянул на парня.

— А ты мыслил деньги гуляючи получать.

— Не к тому я. Людей кроме тебя не вижу, оттого и скучно. Не с кем словом обмолвиться.

Дементий снова взялся за баклагу.

— На что тебе люди? От людей-то суета одна. И грязь от них всяка, и склоки, и распри, и воровство.

— А любовь?

— Хм! Любовь… Блудня суть. Гибнут люди из-за этой самой любви, словно мухи.

Бориска усмехнулся.

— Что ты в пустынники не подался, схоронился б от людей-то.

Мастер вздохнул, сдвинул брови.

— Куды мне схима [70] Схима — монашеский чин (схимник — монах) . Моя рожа любого архангела до смерти напужат. С богом я не в ладах живу. Было четверо детёв, да ни один до году не дожил. Я ли господа не молил, а не помог всевышний. Люди бессильны оказались тож. Ну и послал я всех к…

— С богом не в ладах, а молитву творишь, — заметил Бориска. — И не тошно тебе этак-то?

Денисов уставился на парня злобными глазками.

— А ты пошто меня выпытываешь? Ты кто таков?.. Ты ништо! Смекаешь? Возьму вот плюну на тебя и каблуком разотру.

Бориска не испугался.

— Плюнуть-то и я могу. Шапку в охапку — и прощевай, Денисов.

Мастер молча плеснул в ендову пива, осушил до дна, провел мозолистой ладонью по бородище.

— Куды денешься? — уже миролюбиво сказал он. — Ты же утеклец. Поди-ко, ищут царски да патриарши слуги тебя по приметам.

— Нечего меня искать, — насупился Бориска, — никому я не нужен.

— А каку же службу до меня справлял?

— Про себя небось не сказываешь, так и меня пытать неча.

— Ишь ты… — злые огоньки в глазах мастера потухли, — колючий. Ладно, знать про тебя не хочу. Работай незнамым. Ешь-ко давай, ешь…

С едой расправились скоро. Темнело.

— Слышь, мастер, — решился в конце концов Бориска, — что за люди живут недалече отсель? В лесу шалга, а посреди нее двор.

Денисов сердито засопел, подвигал бровями.

— Высмотрел уже, тетка твоя мать… Ты вот что… Туда не ходи, недобро там.

Над лесом медленно догорал закат. Далеко в чаще раздался крик ворона, вещей птицы.

— Нечисто в той избе, — опять проговорил мастер.

Бориска глядел на него широко раскрытыми глазами, не дыша, не двигаясь с места. Спросил, но голос сорвался на шепот:

— Что ж там?

Денисов сунул ендову с баклагой в мешок, скрутил его, перевязал везивом.

— А не забоишься, как скажу?

— Не… — Бориска замотал головой, хотя у самого дрожь пробежала по спине.

— Не к ночи быть сказану, темно дело свершилось… Суседствовал со мной один охотник, Африканом звали. Ходил за зверем да дичью в тутошних местах и далече. Удачлив был. Бесстрашен. На медведя с рогатиной один хаживал… Разбогател. Семья у пего была невелика — женка да сын. Когда ему за сорок перевалило, женка возьми да помри. Хворь у ей кака-то бабья была, через ту хворь и дитёв боле не рожала. Африкан жену схоронил, а избу со всем двором на этот берег и перевез… А потом дернуло его невесту себе искать. С того все и пошло…

Мастер помолчал, подтянул сапоги.

— Словом, сгиб Африкан на охоте, а как — никто не ведат. Сын его, Федька, тож сбежал невесть куда. Осталась в избе одна невеста. Люди бают, что она всему виной. Ведуница, мол, с нечистым знается. Сказывают еще, будто для того, чтоб ружье у Африкана и вовсе без промаха било, велела-де она ему стрелять в образ пресвятой богородицы… Вот и дострелялся.

— А ты как судишь? Веришь ли тому? — прошептал Бориска, но ответа не дождался. Денисов молча собирал инструмент.

Ночная тьма задавила сумерки. Лениво плескала в берег река, кусты шуршали черными ветками…

Наговорил мастер на ночь, и худо спалось Бориске одному в срубе: разная пакость мерещилась. Ворочался с боку на бок, пробуждался от каждого шороха — сам виноват: напросился на россказни. А невеста Африканова из головы не выходила, застряла крючком — не выкинешь. И стало думаться о ней днем и ночью — чем дальше, тем больше.