Владимир Толмасов - Сполохи

— Худо спится? — спросил кормщик, поглядывая на Бориску желтыми насмешливыми глазами.

— Затхло в заборнице, да еще бочка мешала: стучит и стучит окаянная.

— Бочка, говоришь? — кормщик перевел взгляд на приближающийся берег. Нам нонче всем не до дремы. Разгневался господь на нас, грешных. Звать-то тебя как?

— Бориска.

— А меня Иванком кличут Поповым. Стрелец я с колмогорского отряду, кормщиком, вишь, подрядился. Спасибо, строитель соловецкого подворья пособил.

— А для чего?

— Служба наша — не заскучаешь. Окромя исполнения уставных статей, ездить приходится довольно и через пустые места, и по бездорожью, охраняючи гонцов всяких, и данних сборщиков, и людей ссыльных, и черт те кого еще, прости господи. Опять же ямы роешь, рвы копаешь, остроги чинишь. А вот жалованье государево не ахти какое — всего-то три рубли в год да хлеба седмь четвертей. Приходится прирабатывать… Ты сам-то по роду кто будешь?

— Мы — вольные. Батяня кочи вроде этого строил.

— Прожиточно, стало быть, живете. Добрый мастер и получает гораздо.

— Отполучался он на этом свете.

Стрелец стянул колпак, перекрестился на восток.

— Царство ему небесное. А ты что же, будто на побегушках у носатого. Бориска обиделся.

— Иван Неронов — страдалец и мученик. Такому человеку и служить незазорно.

— Служить надо отечеству, а не попам всяким. — Кормщик ухмыльнулся: Много ли выслужил-то?

— А сам-то! Кафтан — дыра на дыре. И грамоты, поди-ко, не ведаешь.

— Ишь ты, бахарь [57] Бахарь — говорун (от слова «баять» — говорить). выискался. Ужли грамотной?

Бориска смутился.

— Нет покуда, однако отец Иоанн обещал в грамоту поставить.

— Ну-ну… А мне и без нее способно. Зароблю в лето рублёв шесть, глядишь, и жить есть на что. Грамотеи-то сплошь да рядом впроголодь маются.

«Эх, стрелец, от зависти говоришь такое!» — подумал Бориска, но промолчал, не стал спорить со стрельцом: пусть думает, как хочет. Он глядел на двинскую землю, в которой ему бывать не доводилось.

Попутным ветром и течением коч скоро втягивало в протоку. Хорошо стали видны утвердившиеся на невысоком берегу деревянные храмы, обнесенные крепостной приземистой, тоже из дерева стеной. Берег возле стены розовел грудами сложенного кирпича. Словно снежные сугробы возвышались большие кучи известняка.

— Николо-Корельский монастырь, — сказал за спиной кормщик. Собираются монахи строиться каменно.

У короткой кособокой пристани — несколько шняк и карбасов, а чуть подальше от них привалился к позеленевшим от времени сваям тупоносый иноземный корабль с высокими мачтами. На корабле курлыкали блоки грузились бочки с ворванью.

С треножной вышки на мыску караульный в сером азяме [58] Азям (озям) — мужская верхняя одежда, кафтан до колен, с узкими рукавами. и с пищалью окликнул:

— Эй, монастырской, чаво везешь?

Кормщик приложил ко рту ладонь:

— Рыбу-у!

— А куды?

— До Колмогор!

За мыском с чахлыми деревцами ветер потерял силу, и парус заметно опал.

— Подтяни вожжи! — приказал Попов одному из поморов, вылезших на кровлю. Тот легко подобрал обвисшие шкоты, обтянул их на утке [59] Утка — двурогая деревянная или металлическая планка на судне для крепления снастей. , и коч, не сбавляя хода, прошел близко от вышки.

Караульный перегнулся через перила.

— Поветерь тебе, кормщик!

— А спасибо, дядько! — откликнулся Попов и тут же зычно скомандовал: Эй, робята, теперя на вожжах не зевай!

Судно заскользило по руслу меж низких берегов, поросших редким лесом и кустарником. Кое-где показывались иногда одинокий двор, мельница-столбовка — и опять кругом пусто на многие версты. Поймы были полны дичи — жировала птица перед дальним перелетом. В реке плескалась рыба, над головой кружили нахальные чайки…

Показался Архангельский город. Здесь Двина-река была широка, и на ней покачивались, бросив якоря, иноземные купеческие корабли с двумя и тремя мачтами. За белыми квадратами бортовых корабельных портов угадывались пушки (путь из заморских стран на Русский Север был опасен, в море, как в лесах, много шаталось охотников до чужого добра). По ветру развевались диковинные флаги.

— Аглицкие гости, — пояснил Попов, показывая на корабли. — Почитай, со всего государства Российского сюды товары свозятся.

Едва вышли на открытое место, ветер ударил с прежней силой. Коч пробежал близ правого берега. Проплыли мимо посадские избы на высоких подклетах, добротно рубленный деревянный город. Бориска насчитал семь городских башен с повалами [60] Повалы башенные — верхние расширения у крепостных башен, брустверы. . Город был окружен деревянным острогом с шестью башнями, а перед острогом чернела полоса рва, из которого торчали острый тын и надолбы. На городской стене виднелись редкие пушки. Выше стен и башен подымались купола храмов и шатры колоколен. Шли редкие прохожие, тащились куда-то возы с поклажей. Ребятишки, выбрав место посуше, играли в бабки, спорили, толкали друг друга в грудь. С длинных мостков женки полоскали в реке белье. Против водяных Покровских ворот рубили на берегу пристань — над рекой разносились визгливый звон пил, перестук топоров, глухие размеренные удары «бабы» по свае…

Вечерело, когда подходили к Курье.

— Однако студеные ночи стали: уходит лето красное, — сказал кормщик, кутаясь в долгополый бараний тулуп. — Эй, на кормиле, церковь зришь?

— Зрю, дядька Иван, — отозвался помор, сменивший Попова после Архангельского города.

— Правь туда!

Неронов, нахохлившись и скрестив руки на груди, зорко посматривал по сторонам.

— Что за место?

Попов высунул из тулупа нос.

— Подворье Соловецкое, чему же быть еще… В старые времена подле самых Колмогор стояло, а как два раза сняло водой в половодье да притопило амбары, съехали монахи в Курью, — сказал и опять спрятался в тулуп с головой…

В старой лодке, вытащенной на глинистый берег, сидел белобородый старик в длинной рубахе и меховой душегрейке и перебирал сети, поднося их близко к глазам. На подошедший коч даже не взглянул.

— Здорово, дедуня! — поприветствовал его Попов.

Старик опустил сети на колени, приподнял голову, тихо ответил:

— Будьте и вы здравы, добрые люди.

— Да ты вроде и не узнаешь, — обиделся кормщик.

— Глаза мои худо стали зреть. Иванко, что ли?

— Я со товарыщи. Как тут у вас, тихо ли нет?

— За нонешний день вы вторые будете. Стало быть, не шумно живем.

— А кто ж первым был? — спросил Евсей.

— Перьвой-то? А ехали туточки два бравца. Одеты по-монасьему, однако не чернецы. Служки, видать.

— Откуда? — прогудел Власий.

— Не сказывали, детина. Баяли токмо, что дюже торопятся до Колмогор, да еще пытали, где-ка воевода есть.