Владимир Толмасов - Сполохи

Стоявший рядом Егорка заметил, как мелко дрожали пухлые, с веснушками царские пальцы, и вдруг до него дошло: «А ведь он нас боится, государь-то!.. То-то! С народом не шути!» И он смело глянул в глаза Алексея Михайловича.

Мысли у царя путались. Он продолжал улыбаться и к ужасу своему понимал, что выглядит дурак дураком. Шум в толпе усиливался.

— Выдай нам Ртищева!

— Милославских подай, кровопивцев, мы им суд учиним!

— Эй, государь, решай поскорее, некогда нам!

— Изменникам — смерть!

Царь словно очнулся от тяжелого сна, стал тихо говорить:

— Идите с миром домой, люди московские. Верьте моему слову: разберусь. Ступайте по домам. Просьбишки ваши сполню. Возвернусь в Москву — суд учиню…

— Не желаем в Москву!

— Деньги медные отмени, через них с голоду пухнем!

— Отмени, государь, помилуй!

— Пятинную деньгу не вели брать!

— Житья от купцов не стало, разорили, окаянные!

Толпа напирала. Передние ряды едва сдерживали хлынувшую к паперти массу народа.

— Разберусь, во всем разберусь, — бормотал царь, прижимая к жирной груди короткопалую ладонь, — слово даю государево.

Егорка ухватил царя за дутую золотую пуговицу:

— Эх, государь, чему верить-то? Нам, солдатам, и вовсе невмоготу стало, ни тебе пожрать, ни попить. Купчишки, целовальники медных денег против твоего указу не берут. Чему верить?

Вперед вытолкнули купца с разбитым лицом.

— Покайся перед государем в воровстве, гнида! — Лунка пригнул купца к царским ногам. — Кайся, вор!

— Не виновен я, невиноватый! — визжал купец. Его оттащили в сторону, замелькали кулаки. Царя оттолкнули, и золотая пуговица осталась в кулаке у Егорки. «Счастье принесет», — подумал про нее солдат и опустил пуговицу за голенище.

— Берегись! — раздались зычные оклики.

Рассекая толпу, отряд стрельцов подводил к царю оседланного, под дорогим арчаком [143] Арчак — седло. коня. Алексей Михайлович, увидев его, взбодрился.

— Верьте мне, миряне, слово сдержу! — выкрикнул он.

— А чтоб слово было крепко, давай ударим, — предложил Лунка и протянул ладонь. Ударили по рукам царь и архангельский мужик, сжали друг другу ладони, поглядели в глаза.

«Попадись ты мне, шпынь, — думал царь, глядя в веселое Лункино лицо, не до смеху станет».

«Ох, государь, — думал Лунка, — чую, нет тебе веры ни сегодня, ни завтра. Рука потная, скользкая, точно гадюку держишь».

Толпа одобрительно загудела: всем было видно, как на крыльце мужик с царем об руку бился. Царя подсадили в седло, и он, сопровождаемый стрельцами, шагом двинулся на свой, государев двор. Народ бросился следом.

— Государь, милости просим, не дай загинуть!

— Детишек спаси от смерти голодной!..

Захлопнулись ворота, тяжелые, железные, с облупившейся краской. Мрачные грозовые тучи надвигались со стороны Москвы. С высоты Коломенского холма многие увидели, как вспыхнула синим огнем шапка Ивана Великого и погасла. Пророкотал далекий гром…

С уходом царя в толпе начался разлад.

Вездесущий Егорка торопливо выкладывал приятелям новости:

— Ногаев, Жедринский и Жидкий, а с ними еще многие люди порешили уходить на Москву. Прошел слух, будто кто-то видел, как ускакал из усадьбы стольник Собакин. Не иначе как за подмогой.

Лунка, выслушав, сплюнул:

— Нам уходить рано. Дождемся, как царь поедет. Следом пойдем.

Провка Силантьев снял железную шапку, почесал в затылке:

— Не мешало бы от греха…

— Вечно ты сумлеваешься, — накинулся на него Фомка, — царь с Лункой об руку бился. Это знаешь… Царево слово.

Лунка угрюмо глядел на запертые ворота, думал о своем.

Поигрывая чеканом [144] Чекан — клевец — (молоточек с клювом на древке, оружие). , к ним подошел знакомый рейтар из полка Тарбеева галичанин Федор Поливкин, красивый чернявый парень с белозубой улыбкой.

— Что носы повесили, датошные?

— А ты чему радуешься?

— Чую, быть потехе. — Поливкин взмахнул чеканом.

— Никак драться собрался… Вечно они так, рейтары-то, им бы лишь рожу бить, неважно за что, за царя, за бабу ли…

— А вам только водку жрать, кисла шерсть.

Взвизгнули ворота, отворились. Показались несколько всадников. Впереди опять боярин Стрешнев, но уже в кольчуге, при сабле. Сзади тряслись в седлал урядники полка Аггея Шепелева.

— Глянь, братцы, снова Стрешнев пожаловал!

— И Песковский Кондратий… У-у, рожа поганая!

— Их-то нам и надобно!

Чалый конь с золотистым хвостом и гривой приседал под боярином, косил на людей глазом, испуганно всхрапывал. Стрешнев приподнялся в стременах, надсаживаясь, заорал:

— Эй, гилевщики, государь велел вам разойтись! Ступайте по домам!

— Во-она, государь велел…

— Хватай его, гадину!

— Он тоже в письме помянут, смерть ему!

— Это не тот, другой… [145] Речь идет о боярине Р. М. Стрешневе. В толпе же вместе с именами Милославских, Ртищева и других было названо имя Семена Родионовича Стрешнева.

— А нам все одно, коли боярин. Берите Стрешнева!

Конь Стрешнева взвился на дыбы, сверкнули подковы. Толпа отхлынула. Стрешнев, бледнея, припал к лошадиной шее, с силой вытянул по крупу нагайкой. Выдирая комья земли с травой, конь круто развернулся и исчез в воротах. Урядники тоже пытались скрыться за спасительным железом ворот, но лошади слушались худо. Люди окружили их, стали теснить к реке.

— В воду их, аспидов!

— Топи-и-и!

Брызги, ржание, дикие вопли, матерщина… Песковский, захлебываясь, выпутал ногу из стремени, вскочил. Вода ему была по пояс. Не успел разглядеть налетевшего на него человека, как получил сокрушительный удар по лбу… Повезло Кондратию с черепом — хоть и маленький лоб, да кость бычья. Упал, снова поднялся и, превозмогая тяжесть намокшей одежды, часто окуная рассеченное лицо в воду, поплыл на другую сторону реки.

— Ушел гад, — произнес Егорка, глядя, как рыжая голова Песковского красным поплавком уплывает все дальше к другому берегу.

— Ништо, попадется еще. Жалко, мало я ему треснул. — Лунка уселся на траву, стащил сапоги и вылил из них воду. — Что же теперь делать будем? Царь-государь в тереме заперся, бояре-изменники бог весть где обретаются…

Приятели молчали. Провка Силантьев хмурил брови, грыз былиночку. Запал у него пропал, и больше всего хотелось ему сейчас пожрать. Фомка задумчиво плевал в воду, а Егорка мучился в мокрых сапогах — снимать боялся: увидят царскую пуговицу, привяжутся, откуда да зачем.

Народ на берегу волновался, но уже по одному и группками люди стали уходить от дворца.

Фомка кончил плевать, потянулся и, словно собираясь улететь, взмахнул длинными руками.

— Эх, товарыщи, докричались мы дальше некуда. Смекаю, и в самом деле по домам надо. Ничего путного не добились, поозоровали только…