Владимир Толмасов - Сполохи

— Как же так, — встрепенулся Егорка, — почто уходить? Нет, братцы, не тоже этак-то. Пущай хотя бы жалованье серебром дадут.

Лунка насмешливо глянул на него.

— Это кто же такой жалованье тебе даст, уж не царь ли?

Рябоватое Егоркино лицо порозовело.

— Эх ты, красна девица! — Лунка вскочил, притопнул каблуками. — Так он и вывалил тебе свою казну. Вот это видел? — показал Егорке кукиш. — Того и гляди стрельцов сюда пригонят, а уж они-то с нашим братом солдатом шутковать не станут.

— Стрельцы? — недоверчиво спросил Фомка. — Так ведь и они — мужики.

— Мужики, да не нам ровня. Какие такие у тебя есть животы [146] Животы — имущество. ? Порты, да рубаха, да крест нательный. А у стрельца — хозяйство. За него он любому голову отвернет. Тронет боярин стрельца, он и на боярина с бердышем полезет. Одарит его боярин рублем, он за этот рубль кого хошь удавит.

— За рубль-то, пожалуй, и я подерусь, — сказал Фомка.

— Рубль рублю рознь. Мне он нужен, чтобы с голоду не подохнуть.

— У нас на Севере стрельцы худо живут, — проговорил Провка, перебиваются.

Напомнил Провка про родную сторонку, и замолчали солдаты, думая каждый о своем горе, оставленном далеко за сотни верст от Коломенского…

Егорка вдруг стукнул себя по лбу.

— Задумка есть. Надо стрельцов, что в Москве остались, подговорить сообща стоять. Обсказать им, так, мол, и так, мы супротив вас, стрельцы московские, ничего худого не держим, только помогите с боярами управиться или уж совсем ни во что не встревайте…

— То верно, — медленно проговорил Провка, — им бояре тож опостылели. Потолковать стоит со стрельцами.

— А иноземцев забыли, — сказал Фомка, — Патрик Гордон [147] Патрик Гордон — выходец из Шотландии, переехавший в Россию и служивший в полках нового строя (состоявших из иноземных наемников) при царях Алексее Михайловиче, Федоре Алексеевиче и Петре Первом. недавно тут вертелся, ускакал, видать, за своими немцами.

— Соединимся со стрельцами — с иноземцами управимся, — убежденно произнес Егорка.

Лунка, слушая их, крутил головой, наконец плюнул с досады.

— Эк вас разобрало! Ничего у вас не выйдет. Ну, да как хотите.

И пошли Егорка Поздняков с Провкой Силантьевым к Москве, не оглядываясь. А стоило бы оглянуться, еще раз посмотреть на своих однополчан, ибо со многими из них не суждено было им встретиться на этом свете.

Чтобы сократить путь, двинулись они буераками да оврагами и не видели, как пропылила к Коломенскому телега с захваченным восставшими сыном Василия Шорина, как бросились за ней следом возвращающиеся в Москву люди, как снова подступил народ к дворцовым стенам, вновь требуя выдачи ненавистных бояр. Не видели этого Егорка с Провкой. А очень скоро, когда продрались они сквозь кустарник, в грудь им уперлись острия стрелецких бердышей.

Егорка отшатнулся, но его ухватили за руки. На Провке тоже висели двое в белых полтевских кафтанах.

— Что вы, робята! — взмолился Провка. — За татей пас посчитали? Заплутали мы, отпустите Христа ради.

Стрельцов было десятеро, и не могли знать Егорка с Провкой, что нарвались они на головной дозор, который шел впереди спешащего на помощь царю большого стрелецкого отряда из Москвы.

— Да это солдаты, — сказал один из стрельцов, сухой плечистый старик с длинной редкой бородой, — я знаю, они в Кожевниках стоят. Пущай себе идут.

— Ишь ты, солдаты, — скороговоркой заговорил другой, низкорослый, губастый, — отколь видно, на лбу, что ль, написано? Может, они гилевщики, что государя убить хотели на Коломенском! Ишь ты, отпустить… Пустим, а что тогда?

Пока стрельцы препирались, на бугор взбежал темнолицый десятник, осмотрелся, махнул рукой. Скоро послышался звяк железа, топот сотен каблуков, и один за другим стали появляться стрелецкие отряды (в белых кафтанах — приказа Ивана Полтева, в клюквенных- Артамона Матвеева, в голубых — Аврама Лопухина) в полном вооружении — словно на войну.

«Вот и договорись тут», — подумал Егорка и, переглянувшись с Провкой, тихонько вздохнул.

Старик стрелец побрел к десятнику, стал что-то объяснять, показывая сухим пальцем на солдат. Десятник ругался, тряс кулаком…

Вернувшись, стрелец всадил в землю бердыш, стараясь не глядеть в глаза солдатам, вытащил из-за пазухи кусок веревки.

— Ничего не поделаешь, солдатушки. Велено вести вас связанных в Москву… Эх, пропади все пропадом!..

Егорку с Провкой посадили под замок в глухом подклете какой-то избы неподалеку от Разбойного приказа. Подклет не отапливался ни зимой, ни летом, было в нем сыро и холодно даже в жаркие дни, стены были покрыты вонючей плесенью, и приятели поняли, что изба не жилая, — какой добрый хозяин станет гноить дом за здорово живешь. Единственное волоковое окошко, похожее на дыру, пропускало скудный свет. А когда глаза привыкли к темноте, увидели солдаты вбитые в стены толстые ерши и на них в кольцах ржавые цепи…

Вдвоем оставались недолго. К вечеру с ними сидели уже десятка три человек. Те, кого приводили, торопились рассказать о том, что случилось в Коломенском.

— …Сына-то Шорина на улице в Москве спымали да к царю повезли. А он уж переоделся в крестьянское, лыжи навострил в Польшу, ну его и цоп!..

— …Народ, который в Москву вертался, назад побег, в Коломенское. Шоринского сынка перед государем поставили, и тот признался, что батько его за рубеж утек [148] В. Шорин на самом деле прятался в доме князя Черкасского, двор которого, как и дворы других высокопоставленных противников Милославских, остался нетронутым во время Медного бунта. . Ух, и закипел мир. Охрана, челядь дворцовая попрятались кто куда. Начали было бояр искать, да, откуда ни возьмись, — стрельцы: полтевцы, лопухинцы, матвеевцы — злые, как черти, ох, батюшки, вспомянешь мороз по коже. Вместо бояр, они по нам вдарили…

— …Братцы, народу погубили в Коломенском тыщи: кому руки отсекли, кому головы, а кого в Москва-реке утопили. Ни один живым не ушел!

— А ты как здесь оказался?

— Я плавать умею, меня не утопишь.

— Стало быть, не всех же потопили.

— Может, и не всех, однако много…

Егорка тронул за плечо приятеля:

— Как мыслишь, живы Лунка с Фомкой?

Провка ничего не ответил. С той минуты, как взяли их стрельцы, Провка двух слов не сказал, совсем духом упал солдат. Егорка обиженно замолчал.

К ночи в подклет впихнули рослого человека. Он вырывался, ругал стрельцов матерно, но кто-то из караульных ударил его тупым концом бердыша, и он кулем повалился на землю.

— Никак, Федька Поливкин, — сказал Егорка, вглядываясь в лицо лежащего. — Помоги, Провка.

Вдвоем оттащили рейтара к стене; он охал, одежда была на нем разодрана, один глаз подбит, но солдат узнал их, улыбнулся, показывая полый, без единого переднего зуба рот.