Пьер Ла Мур - За пределами желания. Мендельсон

— О, ты и твои британцы, — поддразнила она, зная его восхищение характером и традициями англичан. — Они такие же, как и все остальные. Одни хорошие, другие плохие.

— Да, но, когда они хорошие, они...

— О, я забыла. Заходила одна леди, фрау Риман. Она очень хорошенькая.

— Да? — Он изучал своё лицо в зеркале. — И что же хотела фрау Фриман?

— Не Фриман, дорогой, а Риман. Она хотела передать тебе, что очень тобой гордится.

Он провёл пальцами по щеке.

— Очень мило с её стороны.

— Она также сказала, что хорошо тебя знает.

Феликс издал стон:

— Она тоже! Интересно, моё прошлое когда-нибудь оставит меня в покое? Не верь ей, Сесиль. Она самозванка. Я никогда в жизни её не видел.

— Ты чуть не женился на ней, ты, гусь. Если бы я не появилась...

— Риман? — повторил он шёпотом. В его памяти вспыхнуло воспоминание. — Конечно же это Нина... Она здесь?

— Да, вместе с мужем. Он здесь по делу. Она сказала мне, что он собирается строить новую железную дорогу.

Феликс умело вытер лезвие бритвы.

— Ах, Нина! Это была женщина для меня. Как жаль, что она меня отвергла и я был вынужден удовлетвориться дочерью пастора.

Она улыбнулась. Это была настоящая шутка, та, от которой в его глазах загорелись озорные искорки.

— Если ты не поторопишься, дочь пастора...

Её прервал звук широких шагов, сопровождаемых тяжёлым пыхтением. Они обернулись как раз вовремя, чтобы увидеть Карла Клингемана, протискивающегося в дверь cabinet de toilette [126] Уборная (фр.). .

— Клянусь, мадам, — запыхтел он, не обращая внимания на Феликса, — моя дружба с вашим мужем принесёт мне раннюю и несвоевременную кончину. — Он достал из кармана носовой платок и вытер своё широкое, жизнерадостное лицо. — Почему он не ведёт спокойную, тихую жизнь, как я? Я никогда не зная, должен я платить ему дань восхищения или посадить его под арест.

— Когда ты приехал? — вмешался Феликс, рассекая воздух бритвой, словно собирался убить Карла.

— Что это за разговоры об аресте, герр Клингеман? — поинтересовалась Сесиль.

— Ничего. Ерунда, — быстро вставил Феликс подчёркнуто небрежно. — Карл всегда хвастается своими дипломатическими привилегиями. Да если бы он когда-нибудь сделал нечто подобное, — он выразительно помахал лезвием бритвы перед лицом друга, — я бы перерезал ему горло. — И, чтобы сменить тему разговора, повторил: — Когда ты приехал?

— Вчера вечером. И эта проклятая деревня полна народа, так что мне пришлось спать на бильярдном столе.

— Это полезно для твоей души, — наставительно произнёс Феликс. — И держит тебя в хорошей форме.

Сесиль извинилась и вышла. Проходя мимо Карла, она подарила ему одну из своих убивающих наповал улыбок.

— Я бы хотела побольше послушать об этих дипломатических привилегиях, — подмигнула она.

— Если ты ей когда-нибудь расскажешь... — начал Феликс, когда они остались одни.

— Не расскажу. — Карл осторожно опустил своё грузное тело на край ванны, взял понюшку табаку и, сбрасывая частички его со своей гофрированной сорочки, взглянул на друга детства. — Ты, несчастный musiker, — произнёс он с подозрительно блестевшей влагой в выпуклых глазах, — ты всё-таки добился своего, да? Я горжусь тобой, Феликс. Я всегда знал, что ты великий музыкант, теперь я знаю, что ты также великий человек. — Знакомая усмешка вернулась к нему, и он добавил: — Определённо слишком много для одного индивидуума.

— А ты был самым лучшим другом, которого может иметь человек, — растроганно сказал Феликс, не в силах скрыть свои чувства.

— Кстати, — заметил Карл, который, подобно всем сентиментальным людям, ненавидел открытое проявление эмоций, — у меня есть для тебя новость. Достигнув горестного сорокалетнего возраста и впадая в старческий маразм, я решил жениться.

— Замечательно!

— Это единственный опрометчивый поступок, которого я до сих пор ещё не совершал, но ничего не могу с собой поделать. Я подобен скалолазу, загипнотизированному видом Джомолунгмы. Он знает, что почти все, кто пытается забраться на неё, срываются в пропасть, однако лезет снова и снова. Самое поразительное, что я нашёл женщину, которая хочет выйти за меня замуж. Некоторые женщины готовы на всё.

Они поболтали в таком духе ещё немного, пока Феликс продолжал одеваться. Карл рассказал ему о своей невесте, объявив, что свадьба состоится перед Рождеством.

— Веселье сочельника создаёт атмосферу надежды, воодушевляя двоих людей, отправляющихся в такое опасное путешествие, — объяснил он.

Внезапно его тон изменился. Он взял шляпу и сделал несколько шагов по направлению к двери.

— До свидания, Феликс. Отдохни как следует. Ты совсем выдохся. Я не увижусь с тобой после концерта. Ты будешь окружён людьми, а я первым поездом возвращаюсь в Париж. — Карл сделал паузу и пристально посмотрел на друга. — Большая честь дружить с таким человеком, как ты.

Он вышел из комнаты. Феликс слышал, как в коридоре он обменялся несколькими шутливыми репликами с Сесиль. Затем тяжёлый стук его шагов затих.

— Что ты думаешь, рассматривая себя в зеркало?! — воскликнула Сесиль, вбегая в комнату. — Почему ты ещё не готов?

— Я вожусь с этими чёртовыми наградами. Почему бы им не найти чего-нибудь более практичного?

Пока она помогала ему приладить награды на фраке, он наблюдал за её отражением в зеркале. Она была одета как для церковной службы, в шляпке, завязанной под подбородком.

— Ты выглядишь слишком привлекательно, — заметил он. — Может быть, мне не следует позволять тебе сидеть в церкви одной. Особенно когда ты, кажется, без ума от Христофа и его золотой цепи.

Она не обратила внимания на его шутку. Это его обычная манера, и она никогда не изменится. Даже с ленточкой высшего ордена на рубашке он оставался естественным и дурачился. Возможно, только великие люди могут позволить себе быть естественными и говорить глупости, другие должны сначала подчеркнуть свою значительность, напуская на себя напыщенность.

— Дай-ка мне посмотреть на тебя, — сказала Сесиль, бросая на него последний оценивающий взгляд. — Ты очень красивый. — Она поднялась на цыпочки, чтобы дотянуться до его губ. — И я очень тебя люблю.

Прежде чем сойти вниз, они остановились в детской. Приход Феликса вызвал ажиотаж. Карл и Мария, восьми и семи лет, были уже достаточно взрослыми, чтобы сохранить самообладание при виде отца, столь великолепно одетого в такой ранний час. Они официально поздоровались с ним и поцеловали ему руку, очень неловко чувствуя себя в собственных пышных нарядах. Но остальные дети вытаращили глаза, онемев от восторга.

Феликс обернулся к Сесиль:

— Видишь, они не узнают меня. Это всё из-за этих наград. Я говорил тебе, что они пугают людей.