Пьер Ла Мур - За пределами желания. Мендельсон

— Он ещё маленький.

— Ему восемь лет. Не думаешь ли ты, что ему пора выглядеть как мальчик?

— Хорошо, — кивнула она, подавив вздох, — если ты этого хочешь.

— Он сам этого хочет. Он сказал мне.

Она опустила глаза с видом покорности. После короткого молчания она произнесла с усилием:

— Мне жаль, что так получилось со «Страстями». Я знаю, как ты хочешь, чтобы они были исполнены.

Он бросил на неё взгляд через стол с грустной нежностью. Бедная Силетт. Она всё ещё пыталась быть образцовой женой, заставить своего мужа говорить о работе...

— Мне тоже жаль. У нас мало времени, если мы собираемся исполнять её этой весной, как мне того хотелось бы. Вместо этого мы потратили массу времени, обсуждая моральный облик артистов... Кстати, я имел спор с Крюгером.

Его легкомысленный тон не обманул её.

— Спор? — Она озабоченно нахмурила лоб. — Из-за чего?

— Из-за Шопена. Крюгер считает, что он по моральным соображениям не должен появляться в зале. Он привёл меня в такое бешенство, что я вспылил и высказал ему всё, что о нём думаю. Он мне никогда не нравился. Ты знаешь, что он был единственным из членов совета, кто голосовал против моего назначения дирижёром?

— В самом деле? — Но Сесиль уже задавала вопрос, который больше всего её занимал: — И чем закончилось дело?

— Он остался жив, если это тебя волнует, — ответил он, скрыв разочарование под маской иронии.

— Я не это имею в виду, — с нетерпением перебила она. — Чем закончился спор?

— Обычным бессмысленным и лицемерным разглагольствованием. Мюллер был на высоте. Этот человек — прирождённый Понтий Пилат [101] Понтий Пилат — римский прокуратор (наместник) Иудеи в 26—36 гг., по легенде, утвердивший смертный приговор Иисусу Христу и при этом символически умывший руки, заявив, что не он, а иудейские жрецы хотят этой смерти (отсюда — «умыл руки, как Понтий Пилат»). . Он произнёс прекрасную проповедь. Ты знаешь. «Ну что же, дети мои, у нас могут быть маленькие разногласия, но мы все любим наш дорогой старый Лейпциг, не так ли?» Такого рода речь. — Он чуть было не упомянул о записке Крюгера, но что-то удержало его.

— Лучше бы ты не ссорился с Крюгером, — заметила она с упрёком. — Он важная фигура.

Он понимал, что её замечание правильно и было сказано из лучших побуждений, но оно разозлило его. Он ждал слов утешения, заявлений одобрения, а получил критику... С горьким юмором он представил себе возвращающегося домой Давида [102] Давид — второй царь Израильско-Иудейского государства (кон. XI в. — ок. 950 г. до н.э.), победитель великана Голиафа, автор псалмов. , которого укоряют за то, что он причинил боль Голиафу.

— Может быть, мне пойти извиниться перед ним? — предположил он с насмешливым раскаянием. — Ты думаешь, он простит меня, если я упаду перед ним на колени?

В её глазах появились льдинки.

— Тебе незачем прибегать к сарказму, — процедила она сквозь сжатые губы. — Я просто заметила, что мне жаль, что ты с ним поссорился, вот и всё.

— Это делает честь твоему доброму сердцу.

Сесиль прикрыла веки и надела на лицо маску обиженной отстранённости. После этого они больше не разговаривали. Поклёвывая еду, они избегали смотреть друг на друга. После обеда поднялись и в напряжённом молчании прошли в кабинет.

Обычно Феликс пил кофе из чашки и иногда наливал себе маленький стаканчик шнапса или французского коньяка, а потом работал несколько часов за своим столом. Но сегодня он развалился в кресле, вытянул ноги к камину, зажав между пальцами стакан с бренди.

— Ты не будешь сегодня работать? — спросила она, вдевая нитку в иголку.

— Нет, не хочется.

Наступило молчание. В камине потрескивали дрова, выпуская фонтан искр. Он наклонился, помешал кочергой красную плоть поленьев. Затем, взяв веничек, аккуратно вымел золу. После этого вернулся к своему бренди.

— Если ты не собираешься работать, почему бы тебе не пойти спать? — спросила Сесиль, не глядя на него. — Ты выглядишь усталым.

— Я в порядке. — Он сделал глоток и погрузился в созерцание крутящегося стакана. — Знаешь ли ты, что, если смотреть на себя в ложку, отражение будет перевёрнутым? — спросил он неожиданно.

— Нет, не знаю. — Она едва шевелила губами. В зареве огня её чистое овальное лицо напоминало мадонн Липпи. После паузы она сказала: — Ты опять сегодня ничего не ел.

— Я не был голоден, а мой спор с Крюгером вызвал у меня головную боль.

— Может быть, тебе надо пойти к врачу?

— Возможно, я на днях схожу. — Её беспокойство тронуло его. Она всё-таки его любит... Он поставил стакан на маленький круглый столик и обернулся к ней. — Прости, дорогая, за то, что я говорил за ужином.

Она продолжала шить.

— Всё в порядке.

— Нет, не в порядке. Ты задавала вполне уместные вопросы, а я был груб и агрессивен. — О, если бы она только взглянула на него, подошла и села к нему на колени, как в старые дюссельдорфские дни... — Дорогая...

— Да?

— Дорогая, — теперь его голос был напряжённым и молящим, — после того как я исполню «Страсти», давай уедем из этого города.

— Что ты имеешь в виду? — Её голубые глаза смотрели на него в тревожном ожидании. — Уедем из Лейпцига?

— Да... — Одним движением Феликс оказался рядом с ней на диване, приблизив своё лицо к её лицу. — Да, милая, — взволнованно продолжал он, повысив голос. — Давай уедем отсюда. Я давно собирался сказать тебе. Я знал, что ты будешь против, но теперь всё в порядке. Теперь я знаю, зачем мы приехали в Лейпциг. Ты была права, действительно Бог послал меня сюда. Он хотел, чтобы я исполнил «Страсти», воскресил этот титанический труд. Да, я исполню их, а затем мы будет свободны, мы сможем уехать.

Она моргала глазами, не понимая.

— Но... но куда, Феликс?

— Куда угодно. Мы могли бы снять виллу в Риме, например. Не в самом Риме, а на холмах. У моего дяди там есть вилла. Ты и представить себе не можешь, как там красиво. Закаты великолепны, как нигде. Всё небо разорвано разноцветными облаками. Или, если ты предпочитаешь, мы могли бы снять палаццо в Венеции. Ты когда-нибудь видела Риалто в лунном свете?

— Нет. А как же дети?

— Мы бы взяли их с собой. В Италии превосходные школы.

— Ты хочешь сказать, — её удивление перешло в раздражение, — мы бы жили в Италии всю остальную жизнь?

— Конечно нет. — Своим жестом он как бы отбросил в сторону Италию. — Мы бы путешествовали. Ты когда-нибудь была в Америке? Меня умоляют приехать в Нью-Йорк дирижировать своими произведениями. Я знаю, знаю... ты думаешь, что там нет ничего, кроме индейцев, но ты ошибаешься. Нью-Йорк — большой город с населением в пятьдесят тысяч душ. — Он сник под её неодобрительным взглядом. — Или Лондон? Или Санкт-Петербург? Разве тебе не хочется увидеть Россию? Церкви с луковичными куполами, тройки, крестьян в меховых шапках...