Пьер Ла Мур - За пределами желания. Мендельсон

— Но ты всё разрушаешь! — взвизгнула Сесиль. — Всё!

— А ты... ты разрушаешь меня! — крикнул Феликс в свою очередь.

Хорошая жена? Ха-ха-ха, ничего себе хорошая! Хорошая жена не просто ведёт дом и подаёт обед — она даёт мужу дружбу, нежность и любовь.

— Да, любовь! — проревел он. — Но ты даже не понимаешь значения этого слова!

— Как ты можешь такое говорить?! — возмутилась она. — Я любила тебя всем сердцем.

— Но больше не любишь. Ведь так? Скажи, ради Бога, скажи, что ты не любишь меня.

Сесиль смотрела на него, покачивая головой.

— Я теперь сама не знаю, — пробормотала она.

На одно трепетное мгновенье ему захотелось поднять её на руки, отнести наверх, как в счастливые дюссельдорфские дни. Но десять лет непонимания удержали его.

— Нам больше не о чем говорить. — Голос Феликса был ровным, глаза холодными. — Мы не понимаем друг друга и никогда не поймём. Возвращайся к своей дорогой, замечательной maman. Она будет счастлива, что ты вернулась, и скажет тебе, какой я грубиян и как тебе повезло, что ты от меня избавилась.

— Значит, это конец?

Он собирался сказать «да», но не мог выговорить это слово.

— Время покажет, — произнёс он глухим, безжизненным голосом. — Я уезжаю на несколько недель в Дрезден. Потом посмотрим. Но я никогда не вернусь в этот город. Я уже ушёл в отставку.

Эта новость поразила её.

— Ты... что?

— Да. Сегодня. Когда отказался от исполнения «Страстей». Больше нет причины, по которой я должен здесь оставаться. Я планировал уйти в конце сезона, но напишу совету из Дрездена и покончу со всем здесь немедленно, как только завершу свою миссию. Я обязан это сделать для них.

Несколько секунд Сесиль молчала.

— Ты хочешь уехать? — спросила она холодно. — Ты устал от меня?

— Я устал не от тебя. — Его тон соответствовал её интонации. — Я устал оттого, что мы чужие, живя в одном доме.

Внезапно её тело содрогнулось в приступе гнева.

— Ну что ж, тогда поезжай! Поезжай!..

Последнее слово Сесиль крикнула, выбегая из столовой. Он услышал стук её каблучков на лестнице, звук захлопывающейся двери.

Потом всё стихло.

Он медленно прошёл в кабинет и несколько минут постоял у окна. Шёл дождь... Как всегда в Лейпциге... Ну что ж, всё кончено. Как мало нужно времени, чтобы разбить жизнь... дне жизни... Теперь он один. Остался только Карл, дорогой старина Карл в Лондоне. Он поймёт...

Феликс сел за письменный стол, вынул перо и начал писать:

«Мой дорогой друг,

В течение двух лет я был счастлив так, как только может быть счастлив человек, но уже давно я несчастен...» [110] Это письмо, одно из наиболее трогательных писем Ф. Мендельсона, не оставляет сомнения в том, что он мог бы стать великим писателем, если бы не стал музыкантом.

В лучах бледного солнца послеобеденный Дрезден имел очарование хрупких барочных фарфоровых статуэток, составлявших его славу. По прибытии Феликс поехал в отель на Театральной площади и был встречен администратором, который называл его «ваша светлость» и лично препроводил в номер люкс. Он находился на втором этаже в конце длинного коридора, устланного красным ковром, и состоял из большой спальни с высокими потолками, просторной ванной комнаты, украшенной фресками в медальонах, изображающих скромных, пышнотелых, обнажённых женщин, и гостиной, из одного окна которой открывался прекрасный вид на реку Эльбу и мост Августа, а из другого — на Цвингер и его английский парк.

— Это самый лучший номер в отеле, — заявил администратор. — Как долго ваша светлость собирается пробыть здесь?

— Только несколько дней, — сказал Феликс, рассеянно глядя на стены спальни, обитые алым шёлком. — Три или четыре.

Во время поездки на поезде из Лейпцига он принял решение относительно Марии. Эта встреча ничего не даст! — решил он. В этом вопросе он был абсолютно твёрд. Прошлое принадлежит прошлому, и лучше не ворошить его... Он справится со своим делом как можно быстрее, отправит доклад совету вместе с заявлением об отставке и уедет в Берлин.

— Самое большее неделю, — добавил он, когда вносили его багаж.

Администратор ушёл, и вскоре появился служащий отеля и начал распаковывать вещи Феликса, пока тот наводил на себя блеск в ванной комнате с фресками — стирал сажу с лица, шеи и ушей. Спустя час, одетый в свежее бельё и тщательно отутюженный костюм, он нанёс визит директору Дрезденской оперы, чья контора помещалась в соседнем доме.

Герр фон Виерлинг принял его с искренней сердечностью.

— Значит, Лейпциг хочет иметь свой маленький оперный сезон, — хохотнул он, после того как Феликс рассказал ему об оперных амбициях членов совета. Директор был красивым седовласым человеком с искорками озорного веселья в глазах. — Я всегда удивлялся странной и фатальной привлекательности, которой обладает опера как для музыкантов, так и для публики.

Он встал, наполнил два стакана шерри и, протягивая один Феликсу, вернулся к своему столу.

— Это тем более удивительно, что всё, что касается оперы, абсурдно. Начать с того, что композиторы обладают безошибочным чутьём выбирать самые глупые либретто. Например, знаете ли вы что-нибудь более идиотское, чем либретто «Фиделио»? Когда я вспоминаю, что Бетховен написал четыре увертюры для этого шедевра глупости, то теряю к нему всё уважение. Он на самом деле был не очень умным человеком. Мало кто из гениев бывает умён.

Он сделал глоток из стакана, откинулся на спинку кресла и продолжал:

— А знаете ли вы что-нибудь более странное, чем зрелище воинов в шлемах и кольчугах, ревущих от любви, ревности, разочарования или каких-либо других чувств, обуревающих их в данный момент? Что касается постановки опер, то это одно из наиболее неблагодарных и дьявольских человеческих предприятий. В опере есть такое, что побуждает всех, кто с ней связан, совершать членовредительство или самоубийство.

Феликс согласился:

— Однажды в Дюссельдорфе я оказался вовлечённым в постановку «Дон-Жуана». Это был кошмар, который я никогда не забуду. Я сделал всё, чтобы отговорить попечителей, но они не успокоятся, пока не откроют собственный оперный сезон.

— Успокоятся, когда им придётся подсчитать расходы, поскольку, несмотря на то, что в вопросе о постановке опер всё непредсказуемо, финансовый исход математически очевиден. При этом постановщики всегда терпят убытки. Чем успешнее сезон, тем больше дефицит. Сейчас у нас исключительно удачный сезон. И он нас губит. — Директор был из тех людей, кто говорил серьёзные вещи беспечно, так что люди считали его дураком, тогда как он был просто циником. — Странно, не правда ли?

— Это звучит как парадокс, — признался Феликс. — Но всё, что касается оперы, не подчиняется стандартным правилам.