Пьер Ла Мур - За пределами желания. Мендельсон

Фигурка стояла в его номере, на буфете, куда Мария поставила её сама в первые исступлённые дни их воссоединения. Старая служанка находилась наверху. Из своей комнаты он слышал усталое шарканье её шагов. Его положение, уверял он себя, стратегически было идеальным.

Он накупил гору книг и партитуру моцартовских симфоний и почти не покидал отеля. Погода облегчала его решение. Долгие периоды ледяного дождя следовали за порывами пронизывающего ветра, оканчиваясь шквалами хлеставшего снега. Солнце сдалось и даже не пыталось проникнуть сквозь толстый слой облаков. Дрезден был погружен в постоянные сумерки, которые к середине дня превращались в густую тьму. Вытянувшись в шезлонге, с трёхрожковым канделябром у локтя, с партитурой, открытой на приподнятых коленях, Феликс наслаждался жизнью затворника, выполняя тем временем обязанности часового. Временами эта мысль вызывала лукавую улыбку на его исхудалом лице.

Однажды днём, однако, острый укол совести вытолкнул его из комфортного состояния и послал, ворчащего и недовольного, в долгое странствование по незнакомым и тёмным улицам в поисках Рихарда Вагнера. Найдя наконец жильё композитора, Феликс вошёл в вонючий подъезд, взобрался на четыре пролёта скрипучих ступенек и позвонил в дверной колокольчик.

После долгого и томительного ожидания дверь приоткрылась, и появился женский глаз, карий и подозрительный.

— Его нет. Приходите завтра.

Слова были поспешно произнесены из-за двери, которая должна была вот-вот захлопнуться без дальнейших переговоров. Феликс быстро вставил носок ботинка в щель.

— Я пришёл поговорить с герром Вагнером о работе, — быстро сообщил он с многообещающей улыбкой.

Его сообщение немедленно возымело действие. Дверь широко распахнулась, и появилась фрау Вагнер. Она была бы молодой и хорошенькой, если бы не скорбная складка у рта и растрёпанные волосы, которые делали её некрасивой и старше своих лет, почти пожилой.

— Я думала, что вы пришли за арендной платой, — сказала она с удручающей откровенностью человека, давно забывшего о гордости. — Рихарда нет, но он должен скоро вернуться. Если не возражаете, можете подождать на кухне, посидеть, пока он не придёт. — И в качестве робкой приманки прибавила: — Там тепло.

Он прошёл за ней по тёмному и извилистому коридору на кухню, угрюмую в ноябрьских сумерках. Хотя день почти кончился, фрау Вагнер не сделала попытки зажечь огрызок свечи, вставленной в оловянный подсвечник над краном.

— Может быть, вы хотите что-нибудь выпить? — спросила она неуверенно, когда он сел за кухонный стол, стоящий посреди комнаты.

Он уловил выражение облегчения, когда вежливо отказался, и почувствовал симпатию к этой измождённой, преждевременно состарившейся женщине.

— Мне кажется, я видела вас раньше, — проговорила она, всматриваясь в него. — Ваше лицо мне знакомо.

Конечно, она видела его литографический портрет, который продавался по всей Германии в канцелярских и музыкальных магазинах.

— Моё имя — Феликс Мендельсон.

— Теперь я припоминаю. Вы композитор, кик мой муж. Я слышала о вас. — Фрау Вагнер направилась к табуретке, стоящей возле окна, и продолжала чистить картошку, плавающую в зелёной глиняной миске. — Вы написали много песен, не так ли? Я видела их в магазинах. Вам повезло, что их напечатали. — В её голосе слышалась нотка горечи. — Рихард написал кучу песен, но никто не хочет их издавать.

— Возможно, я мог бы помочь, — предложил Феликс с искренней теплотой и желанием завоевать её доверие. — Я знаю нескольких издателей.

— Если бы вы могли, я была бы вам очень благодарна, — сказала она со свойственной ей откровенностью. — Нам нужны деньги.

«Да, без сомнения, нужны», — подумал он. Когда начинаешь экономить на свечах, значит, уже дошёл до финансового дна... У бедных, заметил он, кухня бывает самой ярко освещённой и весёлой комнатой, но эта кухня только свидетельствовала об отчаянной бедности и несчастьях. Сам воздух, пронизывающий и сырой, несмотря на огонёк в печке, дышал отчаянием и неудовлетворённостью и говорил о постоянных ссорах, взаимном разочаровании.

— Даже большой музыкальный талант часто вынужден идти медленно, чтобы достичь материального благополучия, — сказал он, чтобы поддержать разговор. — Вам, может быть, интересно будет узнать, что должность, которую я пришёл обсудить с вашим мужем, даёт стабильный и приличный заработок.

Фрау Вагнер повернулась к нему, устало отбросила рукой прядь волос.

— С вашей стороны очень любезно было взобраться по этой лестнице, чтобы предложить ему должность.

В её глазах вспыхнула благодарность, сменив прежнюю недоверчивость. Она расслабилась, радуясь разнообразию, которое внёс его визит в её монотонную и одинокую жизнь, тому, что можно с кем-то поговорить, кто пришёл не для того, чтобы угрожать или требовать денег.

Несколько минут она молчала, глядя на него сквозь сгущающуюся темноту.

— Вы не имеете понятия, что значит жить впроголодь, никогда не зная, откуда придёт следующий талер, — вздохнула она. — Уже десять лет — в апреле исполнилось десять лет, с тех пор как я вышла замуж за Рихарда, — наше положение не становится лучше. До того как я вышла за него замуж, я жила хорошо. Была актрисой. Моё имя — Минна Плейнер. — С патетическим и несокрушимым тщеславием бывших актрис она спросила с надеждой: — Может быть, вы обо мне слышали?

— Конечно, — солгал он, — ваше имя хорошо известно.

Её глаза сверкнули гордостью, и лицо сделалось молодым.

— Я была ведущей актрисой в Магдебургском театре, когда вышла за Рихарда замуж. — В её устах название заштатного театра прозвучало как удивительное место, сцена блестящих артистических триумфов. — Рихард дирижировал оркестром. Ему было только двадцать три года, и я не обращала на него внимания. Но он не оставлял меня в покое. Затем он заболел, и я пожалела его и стала за ним ухаживать. Я думаю, что он заболел только для того, чтобы заставить меня сказать «да». Такой уж он человек: когда вобьёт что-нибудь себе в голову, то должен сделать это, даже если потом будет жалеть.

Слова лились из её рта плавным потоком, но короткий всплеск гордости исчез.

— С того момента, когда мы поженились, всё пошло плохо. Я не говорю, что это его вина, но всюду, куда он идёт, за ним следуют неприятности. Спустя два месяца спектакли прекратились, Бетман, администратор, сбежал из города, и мы остались на улице без единого талера. Тем не менее мы нашли работу. На этот раз в Кёнигсберге, и всё казалось так хорошо, что мы даже взяли с собой мою сестру Терезу, которая играла во втором составе. Мы жили там год. А затем случилось то же самое. Однажды администратор уехал по-английски, не попрощавшись, и мы снова оказались на улице. Мы спали в парке, и я продала единственную меховую вещь, которая у меня была, — маленькую горжетку, которую купила перед свадьбой. Затем мы поехали в Ригу.