Пьер Ла Мур - За пределами желания. Мендельсон

— Этот проклятый контрапункт когда-нибудь сведёт меня с ума, — произнёс он с робкой улыбкой на обрюзгшем, заросшем щетиной лице.

Он провёл рукой по густым светлым волосам и тихо спросил:

— А как ты, Феликс? Ты плохо выглядишь.

— У меня бывают сильные головные боли, но за исключением этого я здоров.

И снова они попытались проложить мостик через пропасть в обмен на обрывочную информацию. Как Сесиль — такая же красивая?.. Да, Сесиль здорова. Она на время уехала во Франкфурт к своей матери... А дети?..Тоже хорошо, растут... А старина Герман Шмидт, а Гевандхауз и консерватория?.. Примерно так же... А что он делает в Дрездене?

— Попечители послали меня выяснить вопрос об открытии оперного сезона в будущем году.

Шуман издал смешок.

— Неужели они всё ещё мечтают об этом! — воскликнул он, протирая глаза. — Я прожил в Лейпциге четырнадцать лет и каждый год слышал о блестящем оперном сезоне, который собирались открыть... в следующем году. Всегда в следующем году.

— Наши шансы почти что равны нулю. Я послал свой доклад совету, рекомендуя держаться подальше от постановки оперы. Но они сделают то, что хотят. Мне всё равно. Меня больше интересует, где найти преподавателя по композиции на твоё место в консерватории. Я подумывал, не пригласить ли этого малого — Рихарда Вагнера. Ты что-нибудь о нём знаешь?

— Нет, — ответил Шуман с уклончивым жестом. — Я только что прочёл партитуру «Тангейзера». Его музыка то помпезна и тривиальна, то потрясающа. Я не могу решить, гений он или шарлатан.

— Может быть, и то и другое. Так бывает.

— Он странный маленький человечек. Ростом с пивную кружку, с огромной головой. Тщеславен, как павлин. Может заговорить до смерти — и всё о себе. По уши в долгах. С женой обращается ужасно. Воображает себя писателем, поэтом, философом и государственным деятелем. Сует нос в политику. Произносит речи в политических клубах, и я не исключаю, что в ближайшее время, проснётся в тюрьме.

— В таком случае, — улыбнулся Феликс, — возможно, он примет мой совет сменить город и переехать в Лейпциг.

Они ещё немного поговорили, но отчуждённость между ними не исчезла. Они расстались, как всегда заверив друг друга в дружбе, с обычными обещаниями встретиться снова, которые, как они знали, не сдержат.

На улице серый ноябрьский день переходил в ночь. Холодный порывистый ветер с востока со свистом гнал опавшие листья по пустынной улице, предвещая приближение снегопада из Польши. В Дрездене чувствовалось дыхание зимы. Феликс возвращался в отель в удручённом настроении. Его визит к Шуману оставил в душе горький осадок. Бедный Роберт, бедная Клара! Они так долго и так героически боролись за свою любовь, а что имели теперь? Бедность, трудный брак, сопряжённый с длительными разлуками, отравленный болью, призраком болезни и безумием, вырисовывавшимся в будущем [115] Через несколько лет у Роберта Шумана проявились безошибочные симптомы шизофрении. Однажды в Дюссельдорфе он бросился с моста в Рейн. Спасенный, был доставлен в частную психиатрическую больницу, где умер два года спустя. .

А как насчёт Сесиль и его самого? Была ли когда-нибудь более счастливая свадьба? Начинали ли когда-нибудь двое людей путешествие по жизни с большими шансами на успех? А теперь только взгляните на них! Живут врозь, в обиде друг на друга, каждый пойманный в собственную сеть: она — своей добродетели, он — своей гордости и греха. О Господи, неужели в мире не бывает долговечного счастья? Неужели всё, что когда-то было весёлым и радостным, на глазах превращается в пыль и пепел?

Войдя в комнату, Феликс не сразу заметил Марию. Он повесил шляпу, расстегнул накидку и собирался зажечь свечу на ночном столике, когда увидел её, лежавшую в красном плюшевом шезлонге возле окна, всё ещё в уличном платье. Она смотрела на него спокойно, и её лицо казалось белым овальным пятном,

Феликс радостно бросился к ней:

— Дорогая! Я не ждал тебя так рано.

Он наклонился поцеловать её. Губы Марии были холодны, щёки мокры от слёз.

— В чём дело? — спросил он с нежной озабоченностью, садясь на краешек стула и беря её руки.

Она не ответила.

— Почему ты плачешь? — спросил он тихо, с тревогой в голосе.

— Из-за тебя, — пробормотала она со слабой улыбкой. — Из-за тебя и меня.

Феликс знал, что она имеет в виду, но притворился, что не понимает.

— Почему ты плачешь из-за нас? — спросил он с наигранной беззаботностью. — Разве мы не счастливы? Мы любим друг друга. Через десять дней отправимся в Париж. Вот увидишь, у нас будет свой маленький домик на какой-нибудь улочке возле бульвара Сент-Жермен. При нём будет сад. Ты познакомишься с моими друзьями — писателями, художниками, даже с несколькими музыкантами. Мы будем обедать в Ларуа, и я поведу тебя в маленькую таверну на набережной Вольтера, где делают самое прекрасное в мире тушёное мясо. После театра мы будем ужинать в английском кафе. Ты там когда-нибудь была?

Он говорил с наигранным увлечением, стараясь разжечь её энтузиазм, но она смотрела на него с улыбкой, не слушая и разглядывая его лицо так, словно видела в первый раз.

— Почему я так тебя любить? — спросила Мария шёпотом, горестно покачав головой. Она села, высвободила одну руку, ласково провела пальцами по его щеке. — Все эти годы я думать о тебе, я говорить себе, что я глупая женщина. Я говорить себе, что многие мужчины имеют больше красоты и богатства, чем ты, нет? Они дарить мне бриллианты и деньги. Все. Но я думаю только о тебе.

Она не обращалась к нему, а просто говорила вслух с какой-то растерянностью.

— Не понимаю, почему я так тебя любить, — продолжала она так же монотонно. — Даже теперь не понимаю. Когда ты говорить, что твоя хорошая жена сказать тебе уйти и что она перестать любить тебя, я знаю, что ты говорить большую ложь. Но я люблю тебя, я не хочу, чтобы ты уходить, поэтому я притворяюсь, что ты говорить правда, потому что таким образом я думаю, что не терять тебя и, может быть, мы оставаться всегда вместе.

Она издала долгий, неутешный вздох.

— Но теперь Мадонна имеет много гнева против тебя, потому что ты говорить ложь о своей жене. И меня тоже, потому что я хочу отнять тебя у твоей жены, а это большой peccato, большой грех, нет? И поэтому она наказывает тебя и меня и кладёт яд в нашу любовь, и любовь больше не хороша, и мы несчастливы.

— Но это не так! — Он яростно схватил её руки, больно сжал их. — Мы не несчастны. Я счастлив. Я самый счастливый...

Медленное покачивание головой прервало его протесты.

— Нет, carino, ты не счастлив, — сказала она с ласковым терпением. — Я видеть грусть в твоих глазах. Часто, когда ты не смотреть, я наблюдать за тобой и знать, что ты печален и думаешь о своей хорошей жене и bambini.