Пьер Ла Мур - За пределами желания. Мендельсон

Он сердито оттолкнул её и вскочил на ноги.

— Хорошая жена, хорошая жена! — закричал он. — Я рад, что ты одобряешь мою жену, но я случайно знаю её лучше, чем ты. Она была холодной, и эгоистичной, и благопристойной, и...

— Я думать, что ты говорить громко, но говорить только ложь, — перебила Мария со спокойной снисходительностью. — Я видеть её всего один раз в Париже, но я следить за ней и знать, что она сделаться прекрасная жена для тебя. Очень красивая и благородная. Никогда не продавать цветы на улице, нет? Никогда не заниматься любовью с мужчинами в отеле, как я. Всегда хорошая девочка. — Она видела, как он открыл рот, но, прежде чем он успел что-то сказать, продолжала: — Я наблюдать ещё одна вещь. Каждый раз, когда она смотреть на тебя, я вижу, как на её лицо приходит любовь. Тогда я знать, что она хорошая жена для тебя.

— Ты всё это увидела в один момент в комнате, полной народа, — усмехнулся Феликс, — а я прожил с ней двенадцать лет.

Мария проигнорировала его сарказм:

— Мужчина может жить с женщиной много лет и не иметь понимания этой женщины. Любовь — да, но не понимание.

Он снова сел и наклонился к ней, горячо шепча:

— Пожалуйста, дорогая, поверь мне. Я понимаю её, и она не такая женщина, как ты думаешь. Да, она леди и очень благородная, как ты говоришь, но для счастливого брака нужно больше, чем это. Она эгоистична. Например, она знала, что я хотел покинуть Лейпциг и переехать в Берлин, но ни за что...

— Почему ты хотеть ехать в Берлин? — перебила она агрессивно. — Берлин такой же, как Лейпциг. Те же люди, те же дома. В Лейпциге ты имеешь хороший дом, bambini счастливы. Почему ты хотеть ехать в Берлин?

Неожиданная раздражительность тона Марии, её прямой вопрос на секунду обескуражили его.

— Потому что... потому что там больше возможностей для моей работы. Ты знаешь, что король Пруссии хотел, чтобы я стал генеральным муздиректором королевства в ранге министра?

На неё это не произвело впечатления.

— Счастье важнее большого поста.

Её ровный голос вывел его из себя.

— Ну что ж, если ты думаешь, что она такая замечательная, зачем же ты проникла в мой номер в тот вечер, когда я приехал?

Он знал, что бил наотмашь, и на этот раз удар причинил ей боль. Мгновенье она смотрела на него молча сквозь пелену невыплаканных слёз.

— Я приходить в твою комнату, потому что я плохая женщина и я любить тебя, — сказала она с униженным смирением. — Потому что все эти годы я молить Мадонна, чтобы она сотворила чудо и позволила мне снова поцеловать тебя, и, когда ты говорить, что остаёшься в Дрездене на неделю, я думать, что Мадонна сотворит для меня miracolo, потому что она видит, что я любить тебя. Но теперь я знать, что ты не возвращаться к хорошей жене, потому что я давать тебе много поцелуев и заниматься с тобой любовью, так что ты забываешь её и остаёшься со мной. За это Мадонна наказывает меня каждый день, и за это я попадать в ад, когда умирать.

Он знал Марию слишком хорошо, чтобы пытаться поколебать её веру. Для неё Богоматерь, чудеса, геенна огненная были неоспоримыми реальностями. Для неё каждый поцелуй, которым она его награждала, каждая ласка означала буквально шаг по направлению к вечному проклятию. В своей жалкой, почти смешной наивности мучения Марии внезапно приобрели масштаб мучений Фауста. Она действительно продавала свою душу ради любви.

— Ты хочешь, чтобы я вернулся к Сесиль? — спросил он тихо. — Ты этого хочешь?

Она кивнула, и на её лице отразилось полное отчаяние.

— Я не хотеть, но я знать, что это хорошо для тебя, carino, — промолвила она, продолжая кивать. — Ты идти к ней и говорить ей всё. Да, ты говорить ей, как я приходить в твою комнату, и на мне под платьем ничего нет, как puttana, и как я даю тебе много поцелуев. Ты говорить ей, что ты чувствуешь много стыда и любишь только её, а не меня, и через некоторое время она дать тебе поцелуй прощения.

— А ты?

Она пожала плечами:

— Какое это иметь значение? Когда ты уходить, я умирать, и не важно, куда я еду. Я петь в опере, и это даёт мне много денег на священников и на bambini. Я молиться Мадонне и больше не гулять с мужчинами. И поэтому, когда я умирать, может быть, Бог даст мне поцелуй прощения тоже.

Феликс смотрел на Марию, потрясённый её способностью самопожертвования, как раньше — масштабом благотворительности. В ней было что-то святое, отрешённое, почти неземное. Святая Мария Магдалина, должно быть, была такой женщиной...

Секунду он колебался между жалостью, гневом и насмешкой. Выбрал нежность.

— Мы этим ничего не достигнем, только станем несчастными, — сказал он, привлекая её к себе. — Разве ты не видишь, Мария, что мы любим друг друга? Мы нужны друг другу, мы всегда будем вместе. И ты увидишь, мы будем счастливы... очень счастливы...

Она не спорила, не оттолкнула его, а свернулась в его объятии, обмякнув, как спящий ребёнок. Он продолжал увещевать убаюкивающим шёпотом, прижавшись губами к её волосам. Но он знал, что никогда не убедит её и что однажды она постарается убежать, как сделала в Англии.

Ну что ж, он будет зорко следить за ней и на этот раз не позволит ей уйти.

В последующие дни Мария, казалось, заглушила угрызения совести. Она больше не упоминала о Сесиль и не делала дальнейших попыток отослать ей мужа. Как будто согласилась быть любовницей Феликса и принимала их связь без протеста и оговорок. Много говорила о том, что они будут делать в Париже. Её поведение, однако, лучше не стало. Она курила всё больше и больше, её речь сделалась ещё грубее, и она даже начала пить. Не привыкшая к алкоголю, Мария быстро пьянела и становилась несносной. Она утратила остатки скромности, и их любовь сделалась ещё раскованнее, чем прежде.

Феликс терпеливо сносил эту новую эволюцию, хорошо зная, что она — внешнее проявление внутреннего конфликта Марии. Временами он читал в её расширенных зрачках неописуемый ужас и ненависть. Ему хотелось развеять её страхи, но никакие уговоры не могли поколебать её убеждения. Она была безнадёжна. Беспомощно, с разбитым сердцем, он наблюдал за тем, как она боролась с падением в ад. Он говорил себе, что кризис такого неистового накала не может продолжаться долго, в Париже она возьмёт себя в руки.

Тем временем Феликс стал более бдительным. К счастью, как он рассчитал, преимущество было на его стороне. Она не сможет исчезнуть так легко, как в Англии. Во-первых, он следил за ней, не был больше тем наивным влюблённым, который уходил из того коттеджа с черепичной крышей по её просьбе. Она находилась также под наблюдением герра фон Виерлинга. Хитрый директор намеревался заставить её довести до конца свои гастроли, даже если, как он сказал, она вела оперный дом к банкротству. Наконец, все её вещи и, самое главное, Ромола находились в отеле. Феликс знал, что Мария никогда не покинет город без Ромолы или без маленькой гипсовой статуэтки Мадонны. В этом он был уверен. Он решил следить за обеими.