Тейн де Фрис - Рембрандт

— Господин Кретцер, — сказал он, — я вижу, что вы человек осторожный. Боюсь, однако, что прав ван дер Гельст… У Рембрандта в доме весьма странные порядки… Правда, его ученики бывают в городе, и хотя их можно встретить повсюду, но они держат себя так же замкнуто и так же молчаливо, как их учитель. Да ведь это чистейший заговор! Все они находятся, видно, под таким влиянием Рембрандта, что невольно напрашиваются самые скверные подозрения…

Де Хельд замолчал, увидев, как в глазах Кретцера блеснул неодобрительный и гневный огонек; он благоразумно предпочел не выражать своего несогласия с богатым покупателем картин.

Но ван дер Гельст и не думал сдаваться. Его лицо пылало от вина и от злобы.

— Договаривай! — крикнул он де Хельду. — Открыто скажи, что его ученики — распутные парни, он учит их педерастии! Достаточно взглянуть на де Конинка, когда он гуляет с этой сукой Дюллартом, чтобы все стало ясно! Но что самое возмутительное — как власти такое терпят! Ведь это попустительство! Ему позволяют развращать, губить молодежь!..

Кретцер раздраженно прервал его:

— Перестаньте, ван дер Гельст. Вы поверили каким-то небылицам или сами вообразили несусветную чушь. Всем хорошо известно, что Рембрандт питает слабость к женскому полу и живет со своей экономкой. Именно поэтому Церковный совет не дает ему покоя, требуя от него отчета в его поступках. Это полностью опровергает ваши обвинения!

Ван дер Гельст вновь раздраженно зашагал по залу, размахивая руками, точно мельница крыльями.

— Развратник не знает предела своим желаниям! Вам, вероятно, известно, что царь Давид тоже предпочитал Ионафана всем женщинам!..

Кретцер разразился громким хохотом; остальные хотя и не так громко, но вторили ему.

— Царь Давид! Это уж слишком далекий пример, уважаемый собрат! Таким примером вы ничего не сможете доказать… А доказательства вам придется приводить во всех случаях. В частности, если вы захотите подать властям жалобу на Рембрандта, — резко подчеркнув последнюю фразу, сказал Кретцер.

Мейрс и де Хельд молчали. Они всей душой были на стороне ван дер Гельста; зависть и честолюбие почти лишили их способности рассуждать. Но хладнокровные и трезвые слова Кретцера охладили их пыл и дошли даже до сознания опьяневшего ван дер Гельста. Он собирался было яростно возразить Кретцеру, но мертвое молчание и смущение остальных невольно заставили его прикусить язык. Ему казалось, что он сейчас задохнется. Он настежь распахнул окно и глубоко вдохнул свежий ночной воздух. Понемногу он успокоился. Несмотря на путаницу в голове, он все же понял, что переборщил. Последние слова Кретцера были совершенно недвусмысленны. Ван дер Гельст обернулся к Кретцеру и сделал неловкую попытку к примирению, пытаясь свести все к шутке:

— Очевидно, ваше знакомство с библией недостаточно серьезно, если вы сомневаетесь в правдивости истории царя Давида. Так вот… Я больше ни словом не помяну Рембрандта… Давайте выпьем. Для нас с вами найдется еще по бокалу.

Он пододвинул Кретцеру кувшин, но тот решительно отказался.

— Я ухожу, — сказал он коротко и холодно.

Николас де Хельд и Якоб Мейрс, понимая, что беседа окончена, тоже собрались уходить. Ван дер Гельст кусал губы. Сам не зная почему, он вдруг возненавидел обоих художников, он чувствовал себя несчастным, как ребенок, которого наказали родители.

— Вы уже уходите? Который же теперь час?

Как бы в ответ часы на башне Западной церкви пробили одиннадцать ударов.

— В самом деле, уже одиннадцать. Подождите немного, выйдем вместе.

С минуту он раздумывал, не лучше ли уйти одному; он сердился и досадовал на своих собеседников. Но все же решил не отрываться от компании; одинокие прогулки, даже в летнюю ночь, были ему не по душе. Накинув плащи, мужчины спустились по лестнице. Кретцер тщательно запер двери и отдал ключи Николасу де Хельду, который утром собирался привести в порядок записи, сделанные им во время сегодняшнего заседания.

Медленно шли все четверо к центру города. Ван дер Гельст еще раз бросил взгляд на высокое, горящее золотом окно рембрандтовского дома и поспешил за остальными. Он заговорил громко и длинно, как будто ровно ничего не случилось, и спутники его так же громко и шумно отвечали на его грубые шутки.

Кретцер первый отделился от компании. Распрощавшись со всеми, он свернул в сторону. Остальные молча зашагали дальше.

Ван дер Гельст отшвырнул попавшийся ему под ноги камень.

— Старый дурак, слишком много о себе возомнил, — вырвалось у него вдруг. — Хочет руководить гильдией, а сам защищает ее врага!

Николас де Хельд с сочувственным видом поддакнул, но тут он вспомнил, как гневно блеснули глаза Кретцера, и ему стало не по себе. Однако он злорадно рассмеялся, когда Якоб Мейрс продекламировал вдруг стишок старого Катса:

— …Видать, свечное чует сало, — пробурчал вал дер Гельст пьяным, мрачным голосом. — В самом деле, Мейрс. Хорошо сказано. Ему нужен Рембрандт, пока все еще нужен, вот почему…

Он остановился и, ухватившись за плащи своих спутников, проговорил:

— Пора, давно пора так проучить Рембрандта, как он того заслуживает. Тут уж вы, надеюсь, со мной согласны?

Якоб Мейрс, всего лишь час назад жадно ловивший каждое слово ван дер Гельста, почувствовал предостерегающий толчок с другой стороны и недовольно отвернулся.

— Ты прав, Варфоломей. Но для чего предвосхищать события? Само время вынесет ему приговор.

Ван дер Гельст зло рассмеялся:

— Так я и думал. Испугались! Боитесь, что вдруг найдется еще какой-нибудь могущественный меценат, который будет ему покровительствовать?

Николас де Хельд, положив руку на плечо разъяренного ван дер Гельста, попробовал его урезонить:

— Мы изрядно выпили, Варфоломей. Нам надо проспаться. Хмель может сыграть с нами скверную шутку…

Ван дер Гельст поднял руку:

— С вами, пожалуй…

Де Хельд спокойно продолжал:

— Не будем предпринимать ничего такого, что могло бы ославить нашу гильдию… Не будем делать того, в чем нам потом пришлось бы каяться…

Ван дер Гельст вновь почувствовал, что трезвеет, как прежде отрезвел при словах Кретцера. Отвернувшись в другую сторону, он гордым жестом запахнул плащ.

— Так я и думал. Испугались. Понятно!

Он состроил страдальческую гримасу и развел руками, как бы давая понять, что готов принести себя в жертву, затем отвесил церемонный и вежливый поклон, как раскланиваются с малознакомыми людьми. Де Хельд и Мейрс также приподняли шляпы, и все трое разошлись в разные стороны.

Было тепло, дул легкий ветерок. Летней ночью почти не темнеет. Тут и там мелькали огоньки, отражавшиеся в тихой глади вод. Ночной сторож неторопливо обходил свой участок. В переулке шепталась влюбленная парочка.