Тейн де Фрис - Рембрандт

— Я голоден! — произнес он с удовольствием.

Корнелия умчалась в кухню. Де Гельдер спустился вниз. Он смотрел, как Титус и Рембрандт рука об руку вошли в дом, и, улыбаясь, последовал за ними. Зазвенели кружки и бокалы.

Осенью Титус сделал открытие, которое очень испугало его. В выдвижном ящике потайного шкафчика он нашел копии долговых расписок, по-видимому, незамеченных писцом судебного исполнителя при объявлении о несостоятельности Рембрандта. Все они, без исключения, были выписаны на имя Хармена Беккера, и сумма долга нагнала на Титуса изрядный страх…

Несколько дней он раздумывал, как быть. Наконец решил отправиться с бумагами в канцелярию судебного исполнителя и посоветоваться с чиновниками, как ему поступить.

Долговязый, бледный конторщик с прилизанными волосами слушал Титуса, стараясь подавить какую-то странную усмешку — не то ироническую, не то сочувственную. Титус охотнее посоветовался бы с кем-нибудь другим. Этот субъект за высокой перегородкой был ему несимпатичен. И все же он преодолел свою неприязнь. Ведь канцелярия судебного исполнителя — официальное учреждение, обязанное помогать каждому, кто нуждается в совете, независимо от того, кто он. Не все ли равно в конечном счете, от кого получают нужную справку: от несимпатичного или располагающего к себе чиновника? И Титус изложил свое дело.

Чиновник передернул плечами, просмотрел бумаги и сложил руки на столе, тщательно соединив кончики пальцев.

— Долговые расписки не потеряли своей силы; но будь я на вашем месте, господин ван Рейн, я бы лучше помолчал об этом, — сказал он и сразу же порывисто отвернулся, схватил перо и продолжал писать, как будто посетителя и в природе не было.

Титус сдержанно откланялся и пошел прочь, так и не приняв определенного решения. Совет писца показался ему сомнительным, и опасным. Однако для начала Титус, пожалуй, попробует последовать ему. Впоследствии он, во всяком случае, сможет сослаться на него.

Недели две спустя в антикварную лавку вошел человек. Титус выжидающе поспешил навстречу предполагаемому клиенту. И испугался. Он увидел перед собой ван Людига, стряпчего. Титус заметил холодный блеск его глаз и понял, что тот знает о долговых расписках. Ясно, что он пришел как защитник интересов Беккера. У Титуса даже во рту пересохло. Всех кредиторов и преследователей Рембрандта он ненавидел исступленной, слепой ненавистью. Он понимал, что эта ненависть, быть может, несправедлива и незаслуженна и что по-своему кредиторы, возможно, даже правы, и все же он ненавидел их. Никогда не мог он отделаться от мысли, что растущая молчаливость и замкнутость отца, приведшая почти к полному его отчуждению от семьи, как раз и является следствием бесчеловечной жестокости, с которой эти самые кредиторы травили и мучили Рембрандта, объявленного банкротом.

Стряпчий пронзительно посмотрел на Титуса. Титус почувствовал пытливый взгляд колючих, холодных глаз. Невидимому, ван Людиг не ждал такого спокойного — пусть внешне — и гордого приема. Он призадумался, его уверенность как будто поколебалась при виде этого молодого человека в коричневом костюме, устремившего на него большие проницательные глаза. Ван Людиг перевел взгляд на руки Титуса. На одном из его тонких пальцев он увидел перстень с крупным рубином из наследства Саскии. «Такие драгоценности к лицу только подлинным аристократам, — со злобой подумал ван Людиг. — Что он о себе возомнил, этот мальчишка?» — И все же он колебался. Было что-то такое в манерах сына Рембрандта, что заставило старого крючкотвора воздержаться от привычной грубой бесцеремонности. Он откашлялся, подыскивая нужные слова. Но вот он встряхнулся. Неужели же ван Людиг позволит себе спасовать перед сыном своего кузена — надменного выскочки? Этот молокосос ничем не лучше его, ван Людига, хотя и выглядит, как испанский гранд! Ван Людиг прочистил горло и положил руку на стол.

— Я явился по поручению Хармена Беккера, — произнес он.

Титус кивнул. Значит, он не ошибся. Писец судебного исполнителя предал его и рассчитывает, конечно, погреть руки на этом дельце.

— Я так и понял, ван Людиг, — спокойно ответил Титус.

Затем он подошел к шкафчику, извлек долговые расписки и разложил их перед стряпчим.

— Я их только недавно нашел, — пояснил он.

Недоверчивая ухмылка стряпчего привела его в бешенство. Он готов был броситься с кулаками на этого субъекта. Не зная, что делать, он положил было руку на документы, и в тот же миг кто-то мягко, но с силой отвел его в сторону и стал на его место.

Титус глубоко перевел дыхание.

Отстранив сына, великий художник повернулся к ван Людигу. Он вошел, по-видимому, очень тихо: во всяком случае, ни стряпчий, ни Титус не слышали его шагов. Подавшись вперед, он грозно шел на стряпчего.

Ван Людиг перепугался было, по быстро взял себя в руки: ведь претензии его вполне законны и он в своем праве. Выпрямившись во весь рост, он ехидно улыбнулся и прищурился.

Рембрандт подошел к нему вплотную. Лицо его исказилось от гнева и волнения, веки и усы вздрагивали. Он заговорил с такой ненавистью, что стряпчий в страхе попятился… Голос художника прерывался, он звучал хрипло и глухо.

— Я сразу узнал тебя, ван Людиг… Ты опять вторгаешься в мой дом. Меня не интересует, зачем ты пришел… Мне безразлично, являешься ли ты как добрый или как злой вестник, я не удивился бы даже, если бы оказалось, что тебя подослали эти господа из ратуши… Но так или иначе, а в моем доме я больше не потерплю тебя. Ты, может быть, думаешь, что я постарел и уже не способен, как бывало, поднять на воздух человека?.. Ошибаешься. Тебя я еще смогу вышвырнуть из моего дома — и сделаю это немедленно, если ты не…

Рембрандт грозно выпятил грудь. Титус схватил отца за руку, но художник отстранил его. Он засучил широкие рукава своей рабочей блузы. Руки у него были жилистые, смуглые и слегка поросшие волосами. Титус впился взглядом в эти руки — он так редко их видел. А ведь это те самые руки, которые носили его, когда он был младенцем.

Эти руки ставили холсты на мольберт и снимали их, чтобы повесить на стену рядом с другими, ранее законченными произведениями. А теперь они, эти руки, готовы драться за последнее достояние… Растроганный Титус подумал: отец прав, он борется за то малое, что принадлежит ему. Порывисто шагнул он к Рембрандту и встал плечом к плечу с мим, выпрямившись во весь рост и кипя гневом.

Ван Людиг окинул их взглядом. Старый, седовласый человек, широкоплечий, согбенный, но еще довольно мускулистый, и юнец, хрупкий, с видом разгневанного рыцаря. Четыре сжатых кулака. Две пары глаз, указывающих ему на дверь…

Он пожал плечами — что поделаешь, форс-мажор — и отступил. Оба ван Рейна следовали за ним шаг за шагом. Рембрандт засмеялся презрительно, скрипнув зубами.