Вера Василевская - Тутмос

С высоты своего громадного роста Нахт мог разглядеть гораздо больше, чем низкорослый фараон, но Тутмос не желал признаваться в этом и нетерпеливо подгонял колесничего, которому пришлось отрубить чью-то мёртвую руку, застрявшую между спицами колеса. Но по мере приближения к стенам Кидши Тутмос всё яснее понимал, что на этот раз победа будет одержана полностью. Воины Кемет уже хлынули в город через пролом в стене, через некоторое время распахнулись и ворота, и огромная толпа меша с оглушительными криками ворвалась в Кидши. Теперь можно было остановиться и отдохнуть; Тутмос опустил свой лук, несколько раз сжал и разжал онемевшие пальцы. Стрела, пущенная со стен, просвистела совсем близко и оцарапала щёку Тутмоса, отражённая щитом Нахта.

— Твоё величество, может быть, повернём назад? Кидши уже взят войском твоего величества.

Тутмос отмахнулся от него, как от назойливой мухи.

— Хочу видеть правителя Кидши! Останусь здесь до тех пор, пока мне не приведут его или не принесут его голову. Долго я ждал этого благословенного часа!

Связанного правителя Кидши привёл к фараону не кто иной, как верный Дхаути — он знал, что доставит особенную радость его господину. Толстый бородатый человек в длинной пёстрой одежде, с золотым обручем на голове, казавшийся когда-то неуловимым и грозным, тащился со связанными над головой руками, едва передвигая ноги и шёпотом беспрерывно вознося молитвы Баалу. Дхаути грубо толкнул его в спину, и он упал к ногам фараона, при падении кровь хлынула из его разбитого носа. Когда-то, очень давно, Тутмос мечтал о том, как ударит плетью по спине этого презренного ханаанея и заклеймит его насмешливым убийственным словом, но сейчас ему почему-то было лень взмахивать плетью и произносить какие-то слова. Он не ощущал даже торжества, словно всё оно переплавилось в ровно горевшем огне постоянного упорного ожидания, затянувшегося на двенадцать лет, словно всё превратилось в усталость, тяжким грузом обрушившуюся на плечи, и Тутмос только сделал знак воинам, чтобы они подняли и оттащили в сторону грузного, обмякшего человека с окровавленным лицом и растрёпанной бородой. Фараон спросил, много ли митаннийцев нашлось среди воинов Кидши.

— Твоё величество, — ответил Дхаути, — только в трёх городках, взятых нами в окрестностях Кидши, было около семисот вооружённых митаннийцев. И в самом городе их достаточно.

Тутмос нахмурился.

— Значит, поражение не отбило у Шаушаттара охоту мешаться в ханаанские дела? Будет испытывать моё терпение — пойду в Каркемиш! Много ли у нас раненых и убитых, Дхаути?

— Немного, твоё величество. Есть воины, которых погубила собственная глупость. Город уже объят пламенем, стены рушатся, погнавшийся за красивой ханаанеянкой ничего вокруг себя не видит. Пепи доложил мне, что только в одном обрушившемся доме погибло сорок воинов.

— Это плохо! Неужели вернулись времена Мегиддо? Скажи им, Дхаути, что каждый получит по сто ударов палками, если не подчинится приказу военачальника и не бросит грабёж. Сокровища должны поступать в казну Великого Дома! Кто хочет урвать себе больший кусок, пусть подавится им!

— Пепи пришлось убить одного воина, который не подчинился ему, да ещё бросился на него с мечом. Я был неподалёку и слышал — этот воин обвинял Пепи в том, что он, неджес, достиг богатства и власти и теперь готов сожрать тех, с кем сидел у одного костра. Это были очень дерзкие речи.

— Плохо! Если воины осмеливаются высказывать такое военачальникам… Но Пепи не следовало убивать эту собаку, нужно было, чтобы её забили палками на виду у всего войска. Если это повторится ещё раз, Пепи сам получит пятьдесят ударов.

— Будет исполнено, твоё величество.

К вечеру от великолепия Кидши, некогда окружённого зубчатыми стенами и высокими башнями, не осталось и следа. Половина его жителей погибла, пытаясь защитить свои дома, другие были угнаны в плен, на месте былой крепости пылал огромный костёр. Но Дхаути был прав — в пламени погибли и многие воины Кемет, которые набросились на город, как изголодавшиеся псы. Это неприятно напомнило Тутмосу времена Мегиддо, и он приказал сурово наказать воинов, осмелившихся нарушить распоряжения военачальников. Пепи удостоился похвалы за храбрость и упрёк в поспешной горячности, за которую в следующий раз должна была расплатиться его собственная начальническая спина, и простоватый военачальник был очень доволен, что ему удалось так легко отделаться. Повстречавшись вечером с Рамери, которого он теперь с полным правом называл по имени, как равного — сам Пепи был теперь военачальником, а бывший раб отпущен на свободу и удостоен царской милости, — Пепи излил ему за чашей вина тревоги и радости своего сердца, радуясь тому, что отыскал молчаливого и хотя бы с виду внимательного слушателя.

— Послушай, Рамери, боги одарили тебя большим умом, и ты мне скажешь, прав я или не прав! Обвинять меня в том, что я не знатного рода! Да мой дед был жрецом в храме Мут, и не моя вина, что мой отец разорился и не мог приносить его Ка даже скромных поминальных жертв! Я всё своё богатство добыл своими руками в битвах с презренными ханаанеями… — Пепи спохватился и прикусил язык, — в битвах с врагами Кемет, оно мне досталось не просто так, за каждый круг серебра было заплачено каплей крови! Им покоя не даёт, что его величество возвысил меня и сделал человеком наградного золота, а ведь не будь меня, узнал бы воссоединившийся с Осирисом Себек-хотеп о том, что его величество заперт в ущелье?

— В этом ты прав, Пепи.

Ободрённый похвалой Пепи радостно закивал головой.

— Да, да! Настоящий воин всегда умеет ценить мужество другого! Обозвать меня неджесом, да ещё упрекнуть в том, что когда-то мы сидели вместе у походного костра… Да мало ли с кем нам приходится сидеть у походных костров!

— Это верно, — насмешливо заметил Рамери.

— Стыдно тому, кто пальцем не пошевельнёт ради его величества, а сидит в роскошном доме с тысячей слуг и набивает брюхо медовыми пирожками! А тому, кто, как я, с самой юности проводит время в битвах, стыдиться нечего! Да, я немху! Немху! И Усеркаф мог бы жить так же, как я, если бы не унесла его эта проклятая чёрная болезнь, и этот… — Пепи грубо выругался, однако по старой привычке несколько смущённо взглянул на Рамери. — Если кто-то поленился, и не пожелал как следует нести свою службу, кто виноват? Уж не те ли, кто много старался и всего добился? Жизнь моя течёт, словно Хапи благословенный, я не жалуюсь, но что же, не заслужил я этого? У меня уже два сына обучаются у нет-хетер, я сумел купить им и колесницы, и коней, а старшая дочь уже замужем, и я дал за ней такое приданое, что к ней с радостью посватался племянник нашего правителя области! И что же, всё это мне во сне досталось? У меня всё тело в шрамах, тол ько у иных они от палок, а у меня… — Пепи опять прикусил язык, так как вспомнил, что сам сегодня едва не подвергся подобному же наказанию. — Ты давно меня знаешь, Рамери, так скажи, прав я или не прав?