Вера Василевская - Тутмос

— Призови Чанени, пусть он проследит за тем, чтобы верно было описано взятие Мегиддо.

— Он уже работает, твоё величество.

— Хорошо! Что ещё у тебя, Рехмира?

— Состояние торговых путей.

— Надеюсь, хорошее?

— Очень хорошее, твоё величество.

— Так! Через какие города проходит сейчас главный торговый путь, мой достойный чати?

Рехмира с готовностью развернул ещё один свиток.

— Смотри, твоё величество. От северных границ он идёт вдоль побережья Зелёного моря, через Газу до Аскалона. Затем он поворачивает вглубь страны на восток и через Аремут идёт к Иерусалиму. Здесь путь раздваивается: один продолжает идти на восток в Бет Харан, Каркар и Боцруну, другой идёт на север, в Сехэм и Рехоб. В Рехобе сходятся три дороги: та, что идёт с юга из Сехэма, другая — с северо-запада от порта Акко и третья — та, что проходит через Хацор. А последний путь, как тебе известно, продолжается в долине Оронта и выходит в Хару и Двуречье. Взятие Мегиддо, твоё величество, сделало тебя владыкой самых выгодных торговых путей.

Тутмос самодовольно улыбнулся.

— Хорошо, что об этом помнят! Скажи Чанени, чтобы пересмотрел запись о великой битве. Пусть упомянет и о совете, на котором мои храбрые военачальники давали мне такие трусливые советы… Пусть знают обо всех моих победах, в том числе и о тех, что я одерживал над собственным войском!

— Чанени уже исполнил желание твоего величества.

— Неужели?

— Верные слуги умеют читать мысли своего господина.

Тутмос откинулся на спинку кресла и с удовольствием прикрыл глаза.

— Хорошо, Рехмира. Очень хорошо! Доволен я и тобой, и Чанени. Это всё на сегодня?

— Всё, что я был обязан доложить тебе, твоё величество. Но тебя ожидает Менхеперра-сенеб с очень важным делом.

— Менхеперра-сенеб? Я говорил с ним вчера вечером.

— Он очень озабочен и говорит, что дело крайне важное.

Тутмос с досадой махнул рукой.

— Хорошо, пусть придёт! Но если речь опять пойдёт о храмовых людях…

На лице Рехмира промелькнула загадочная и лукавая улыбка.

— Нет, твоё величество. Божественные отцы давно уже забыли, что такое неповиновение желаниям Великого Дома. И те храмовые люди, которые ещё будут нужны твоему величеству, пойдут на войну по первому твоему слову.

— Надеюсь! Иди же, Рехмира. Скажи, чтобы готовили колесницы — моему величеству угодна охота на диких быков. Надеюсь, разговор с Менхеперра-сенебом не будет долгим?

Согласно желанию Менхеперра-сенеба, почтительно выраженному устами всё того же чати, Тутмос отослал слуг и даже телохранителей, удалился вместе со жрецом в свои личные покои, где труднее было подслушать тайную беседу. После разговора с чати фараон находился в благодушном настроении и был готов встретить любые просьбы Менхеперра-сенеба — скорее всего дело касалось всё-таки привилегий храмов — многообещающей улыбкой, в крайнем случае — ни к чему не обязывающей шуткой, ибо знал, что его благочестие ни при каких обстоятельствах не подвергнется сомнению. Богатство Ипет-Сут, неизмеримо возросшее за годы его царствования, было верным тому свидетельством и залогом нерушимой верности жрецов Великому Дому. А сколько построено новых храмов в Куше, во всех покорённых царствах и в самой Кемет! Правда, верховный жрец Амона был не слишком доволен тем, что Тутмос приказал покрыть построенный Хатшепсут обелиск новыми каменными плитами, на которых было начертано его имя. Это потребовало не только больших средств, но и отвлечения от работ пленников-иноземцев, занятых на строительстве новых кирпичных стен при Ипет-Сут. Менхеперра-сенеб счёл это делом, малодостойным величия владыки Кемет, и даже усмотрел в нём проявление мелкого уязвлённого самолюбия, о чём не преминул намекнуть фараону. Тутмос не только настоял на своём, но и велел сделать то же самое со вторым обелиском и, призвав к себе одного из старших жрецов, который изобразил на стенах своей гробницы путешествие в страну Паванэ, во всеуслышание объявил ему о своём недовольстве. Перепуганный жрец немедленно приказал высечь изображение его величества рядом с грудой иноземной дани, тем дело и кончилось, но Менхеперра-сенеб и здесь осмелился высказать своё недовольство. Словом, Тутмос вёл с верховным жрецом Амона постоянную, хотя и очень скрытую борьбу, которая велась с переменным успехом, и появление Менхеперра-сенеба в неурочное время было бы для него крайне неприятно, если бы перед этим не усладил слух повелителя хитроумный Рехмира. Когда Менхеперра-сенеб вошёл в покои фараона, прямой и строгий, как всегда, Тутмос не сразу заметил, что в его лице и даже походке есть что-то необычное, выдающее не свойственное ему волнение. Верховный жрец выглядел озабоченным и даже встревоженным, подобное выражение на его лице даже Тутмосу доводилось видеть очень редко. Он не опустился в кресло, а остановился перед фараоном, сложив на груди руки и склонив свою бритую голову.

— Твоё величество, дело очень важное и тревожное.

— И спешное?

— И спешное. Речь пойдёт об осквернении храма Амона в Нэ.

Тутмос вздрогнул и подался вперёд всем телом, вцепившись пальцами в подлокотники позолоченного кресла.

— Не может быть, божественный отец! Здесь, в Нэ, у меня на глазах? И кто осмелился? Говори мне всё!

— Твоё величество, дело это произошло не сегодня, но стало известно лишь вчера. Больше тридцати лет назад… Но человек, совершивший святотатство, ещё жив и не понёс наказания.

— Но что же он сделал?

— Он проник в тайные покои храма, куда запрещён доступ не только младшим, но и многим старшим жрецам, и пытался убить священную змею Амона…

У фараона вырвался сдавленный крик.

— Не может быть! И как случилось, что этот преступник ещё жив? Я знаю, что за меньшие преступления людей зашивали в мешок и опускали на дно Хапи! Здесь нечего разбирать, я приказываю казнить его немедля! О великий Амон, отец мой, я страшно отомщу за твою обиду, если сам ты счёл недостойным своего величия карать оскорбившего тебя. Говори, Менхеперра-сенеб, кто он? Как его имя, его проклятое имя, которому надлежит быть изглаженным везде, где оно когда-либо было написано? Говори же! Что ты молчишь?

Менхеперра-сенеб ответил не сразу.

— Твоё величество, это один из близких тебе людей.

— Пусть даже самый лучший военачальник, пусть даже мой родственник! Его имя? Я говорю, его имя!

— Рамери, твоё величество.

Слово было брошено как нож — и воцарилась тишина, такая глубокая, что стал слышен шелест деревьев за окнами царского дворца. Тутмос побледнел, руки его в волнении сжали золотой царский жезл.

— Мне трудно поверить… Рамери, ученик Джосеркара-сенеба, которому я дал свободу и позволил жениться на жрице Раннак? Рамери, который спас меня в ущелье… Но откуда это стало известно?