Магомед Мамакаев - Мюрид революции

— Тебе нездоровится, доченька?

— Нет, мама. Почему вы решили, что я больна? — ответила Хава, настораживаясь.

— Да так, — оказала мать. — Я вижу, последнее время ты какая-то странная.

Хава подсела к роялю, провела пальцами по клавишам, потом встала, подошла к матери и, не глядя на нее, тихо опросила:

— Мама, вы разве ничего не слышали?

— Нет. А что? — насторожилась мать.

— Говорят, что Дакаша арестовали, — ответила дочь, все так же глядя в сторону.

— Боже мой, боже мой! Вот что, оказывается, тебя мучило! Но что же нам делать? Чем же мы поможем ему? Ведь все это не в наших руках, — забормотала мать, теперь уже волнуясь сама.

Она тоже привыкла к мысли, что именно Асланбек станет ее зятем. Но, услышав об аресте, растерялась: зять из арестантов — это уж совсем неприлично для дома Билтоевых. Она попыталась успокоить дочь:

— Вот все девушки в твоем возрасте такие — вобьют себе в голову какую-нибудь ерунду, а потом и мучаются. Разве на одном человеке свет клином сошелся? Разве одна звезда на небе? Нет. Их много, надо только оторвать взгляд от одной и спокойно оглянуться кругом…

— Мама! — обиженно перебила ее Хава. — Зачем вы так говорите?!

— Ну как же тебе сказать иначе, если ты не понимаешь? Ведь я больше тебя прожила на свете и лучше знаю, что и как. Сейчас каждый ласкает тебя взором, а при неудачном замужестве страдать тебе… Да еще мне. Разве мало случаев, когда выйдет девушка замуж и свадьба еще не забыта, а столько хлебнет горя, что в отчий дом возвращается. Не думай, что тебе особая судьба предназначена. Будь осторожна, доченька. Когда человека сажают в тюрьму — это неспроста!..

— Мама! — возмутилась Хава. — Вы обижаете меня. От Дакаша мы никогда не видели плохого! Он не такой, как другие!

— В том-то воя и беда, — не унималась мать, — что все девушки до замужества так думают.

Хава опустила голову.

— Почему вы так недоверчивы, мама? Откуда вы знаете все это?

— Знаю, потому что прожила жизнь и видела жизнь других…

В этот момент дверь отворилась, и на пороге появился отец. Брови его были сурово сдвинуты, что не предвещало ничего хорошего. Он молча кивнул дочери, и та послушно вышла в другую комнату.

Уловив отдельные слова из разговора матери с дочерью, он догадался, что речь идет о молодом Шерипове, и решил вмешаться. Разговаривать с дочерью было не принято — это было ниже достоинства главы семьи, но жена должна была знать его решение и беспрекословно выполнять его.

Богатый нефтепромышленник Абдул-Муслим Билтоев, которому внезапно привалившие деньги вскружили голову, был уже не тем скромным человеком, который даже радовался, что может выдать дочь за сына уважаемого, хоть и не богатого офицера Шерипова. Теперь это обязательство тяготило его. Выбор жениха для Хавы представлялся ему важным шагом в его финансовых расчетах и должен был увеличить богатство семьи.

Оставшись наедине с женой, он прошелся по комнате, потом остановился, сурово оглядев ее с ног до головы, и произнес тоном, не терпящим возражений:

— Джамалдин Шерипов порядочный человек, но сын его связался с босяками и вместе с ними угодил за решетку. Не хватало еще, чтобы Хава думала об арестанте! И это даже к лучшему… Ты поняла?

Падам побледнела и молча склонила голову. Гнев Абдулы-Муслима Билтоева в доме считался страшнее кары божией.

А в это время в соседней комнате Хана с грустью смотрела в окно. Она догадывалась, какой разговор происходит сейчас за стеной, понимала, что там, наверно, произносится приговор ее счастью. Приговор окончательный — ведь ей и в голову не приходило, что можно не подчиниться воле родителей, так она была воспитана. Конечно, тогда, в городском саду, она сказала Асланбеку, что родителей подчас можно и не послушать, но ведь это были слова, озорные слова, не более!..

И все же какое-то упрямство жило в ней. Ах, если бы она могла поговорить с Дакашем!.. И вдруг она увидела его. Он медленно шел по противоположной стороне улицы, повернув голову в сторону ее окон. Увидев Хаву, Асланбек чуть заметно кивнул ей.

Со страхом оглянувшись на дверь, девушка поспешно выскользнула на улицу, пересекла мостовую и молча остановилась перед Асланбеком. Еще минуту назад ей хотелось поговорить с ним, а сейчас, видя его серьезное лицо, она поняла, что так ничего и не скажет. Он похудел, и вид у него был усталый, только глаза были все те же — непреклонные, ясные.

— Мне сказали, что ты там… — с трудом вымолвила наконец Хава.

— Да. Был там. — Он недобро усмехнулся. — Только сегодня вышел.

— И ты… — Она не знала, что спросить.

— Сегодня уезжаю во Владикавказ, — сказал он, — буду встречать своих друзей. Новых друзей…

Она ничего не поняла и промолчала. Вдруг он ласково, совсем как прежде, улыбнулся ей, крепко пожал руку и пошел прочь.

Нет, это был уже не прежний, а другой Дакаш!

Холодным утром в начале марта 1917 года, незадолго до восхода солнца, отворились ржавые железные ворота владикавказской этапной тюрьмы и на мощенную булыжником площадь вылилась толпа выпущенных на волю политических заключенных. Тут были люди почти всех народностей Кавказа, да и не только Кавказа. Жители Молоканской слободки, рабочие и кустари с соседних улиц наперебой угощали освобожденных чуреками, сыром, кусками отварной баранины и вином. Многих пришли встречать родственники, друзья, и теперь, шумные и взволнованные, они толпились вокруг бывших узников.

Только богатые мещане да трусливые чиновники опасливо жались по сторонам, настороженно приглядываясь к страшным политическим.

Среди встречающих был и Асланбек, приехавший сюда вместе с Лозановым. Конан, сияющий как именинник, переходил от одной группы к другой, но глаза его славно продолжали выискивать кого-то. Вдруг он бросился к распахнутым воротам тюрьмы. Там, тяжело опираясь на плечо юного горца, стаял человек с внешностью старого рабочего. Близорукими глазами, сквозь очки в медной оправе, он оглядывал толпу и счастливо улыбался.

Когда Асланбек тоже пробрался к воротам тюрьмы, два старых рабочих все никак не могли выпустить друг друга из объятий. Только и слышалось:

— Конан!

— Иван!

Лишь немного успокоившись, Лозанов заметил Асланбека и притянул его к себе.

— А это, Иван, Асланбек Шерипов, — сказал он. — Орел горный. Высоко летает. — И весело подмигнул смутившемуся юноше.

— Радченко, — просто оказал рабочий, протягивая руку.

Пожимая эту руку, Асланбек не мог оторваться, от его глаз, столько в них было ума, проницательности и какого-то достоинства.

— А теперь, — продолжал Лозанов, — повернись сюда. Познакомься с молодым человеком…

Шерипов повернулся и только теперь обратил внимание на стройного горца его лет, того самого, что поддерживал Радченко, когда они выходили из ворот тюрьмы.