Эрик Нойч - Встреча. Повести и эссе

И все же оставаться верным правде! Кому под силу такое. Да и с чего начать? Как?

Друг небезызвестного Синклера, магистр Гёльдерлин из Нюртингена пребывает в Хомбурге с июля прошлого года, о чем ландграф Гессен-Хомбургский Людвиг V официально ставит в известность курфюрста Вюртембергского.

С недавнего времени поименованное выше лицо впало в чрезвычайно подавленное состояние духа, так что с ним в самом деле приходится обращаться как с безумцем. Почти беспрерывно выкрикивает он одно и то же: Я не хочу быть якобинцем!

Ландграф обращается к курфюрсту с просьбой избежать по возможности ареста этого человека — в случае если в материалах проводимого следствия речь идет действительно о нем. Если же тем не менее препровождение этого несчастного в распоряжение курфюрста будет сочтено необходимым, ему надлежит выехать со всем имуществом и навсегда, ибо в позднейшем возвращении в Хомбург ему будет отказано.

В таком вот духе. Писано 4 марта 1805 года.

Бедный Гёльдерлин, говорит Синклер, они дошли до того, что даже мои отношения с ним припутали к предъявленному мне обвинению. Обвинению в подготовке заговора с целью убийства ненавистного всем курфюрста Фридриха II Вюртембергского.

Только смерть или смена правителя спасет отечество.

Фраза эта облетает улицы Штутгарта, ее передают друг другу те, кто лишь на миг выступает из мрака истории, называет свое имя и вновь растворяется во тьме.

Кто-то произносит эти слова во время ужина у бургомистра Баца в Людвигсбурге. Бац, ныне уже несколько лет томящийся в крепости на горе Хоэнасперг, харкал тогда кровью от волнения, недаром он зазвал Синклера на этот дружеский разговор за неприхотливым столом с бутылкой вина.

Вместе с Синклером явился некий Бланкенштейн, молчаливый, настороженный человек, который еще скажет после свое слово. Здесь и Зекендорф, правительственный чиновник из Вюртемберга; он образован и человечен — так говорит о нем Гёльдерлин, сочиняет стихи и комедии, состоит в переписке со многими учеными людьми своего времени, вплоть до самого Веймара.

Нынче за рюмкой вина у Баца царит приподнятое настроение. Разговор идет о политике.

Вот уже несколько дней упорно держится слух о готовящемся государственном перевороте.

Ландтаг выделил значительные средства находящемуся в изгнании курпринцу Вильгельму [70] Курпринцу Вильгельму . — Вильгельм I вступил на престол лишь после смерти Фридриха II в 1816 г. , дабы тот обеспечил наконец соответствующие конституционные гарантии, возглавив оппозицию против деспотичного своего курфюрста-отца, повсюду чующего измену и в нарушение всех конституционных прав учиняющего допросы выборным представителям от сословий. Ландтаг выразил по этому поводу протест. Уже отправлены курьеры к курпринцу, ожидающему своего часа в ставке Наполеона. Все висит на волоске.

Синклер, порывистый и возбужденный, рассказывает за столом новую шутку сочинителя эпиграмм Хауга [71] Сочинителя эпиграмм Хауга . — Фридрих Хауг (1761–1829), товарищ Шиллера по Карлсшуле, был библиотекарем в Штутгарте, пользовался известностью как автор эпиграмм. , секретаря правительственного кабинета при дворе. Один тайный советник шепчет другому: Их высочество курфюрст кое-что задумали. На что другой отвечает: Он, кажется, планирует новое развлечение. Быть может, развильгельмение? — добавляет третий. Взбудораженные вином, все смеются веселой игре слов.

И тут произнесена та самая фраза.

Дальше — больше. Синклер и Бац уже обсуждают детали. Насильственный государственный переворот, так это называется, а ведь они решительные люди, в свое время члены майнцского республиканского клуба. Называются имена, среди них Хофакер и Хауф, это круг единомышленников и свободных людей, все они понимают друг друга с полуслова.

Синклер и Бац подружились еще в дни Раштаттского конгресса, тогда эти сыны свободы всерьез мечтали о революции в Швабии, о самостоятельной южнонемецкой республике по швейцарскому образцу — так сформулирует это впоследствии Бланкенштейн. А еще он в точности передаст слова, произнесенные Бацем в тот вечер: Лишь скорейшая смена правительства может спасти ландтаг; мы больше не можем рассчитывать на французского посланника, этого высокомерного бонапартиста Дидло.

Синклер того же мнения.

А вместе с Синклером из Нюртингена в Штутгарт прибыл Гёльдерлин. Прямо из тихого дома матушки, оберегавшей его необычные душевные порывы, эту находившую на него временами вспыльчивость, перемежавшуюся тоскливой апатией, которую матушка называет слабостью духа.

Гёльдерлин собирается занять место библиотекаря при дворе ландграфа, эту должность выхлопотал для него Синклер, первый чиновник Гессен-Хомбурга; жалованье двести гульденов в год, эту сумму друг Синклер будет выплачивать из собственных доходов.

За день до их отъезда из Штутгарта курфюрст Фридрих II распускает вюртембергский ландтаг, все чиновники временно освобождены от занимаемых должностей, члены комитета схвачены и доставлены в темницу на горе Хоэнасперг, среди них одна женщина, жена Штокмайера-младшего: она скрывала у себя компрометирующие бумаги.

Повсюду только об этом и говорят.

Гёльдерлин делает набросок будущего стихотворения, называет его «Князю»:

Мысль обрывается.

Изучение отечества, внутренних его отношений и сословий есть процесс бесконечный и в то же время непрерывно обновляющийся, пишет он Зекендорфу и делает решительный вывод: невзгоды, доставляемые врагами отечества, заставляют накапливать мужество, способное уберечь нас от того, что нам не подобает.

В Швабии вновь беззаконие. Наполеон скрепит сей факт своей печатью. Мы признаем поражение, не сопротивляясь, в который раз добровольно отдаем себя во власть нужды и произвола, так говорят в народе.

В эти дни Гёльдерлин вместе с Синклером выезжает через Хейльбронн и Ансбах по направлению к Хомбургу. В Вюрцбурге они навещают Шеллинга [73] В Вюрцбурге они навещают Шеллинга . — Гёльдерлин знал Шеллинга с детских лет: они вместе учились в латинской школе в Нюртингене, затем в университете в Тюбингене. Впоследствии они и переписывались и неоднократно встречались. , который находит Гёльдерлина в состоянии лучшем, нежели год назад, хотя по-прежнему сильно расстроенным душевно.

Вид у Гёльдерлина отсутствующий, на посторонних он производит странное впечатление.

Нам не подобает, то и дело повторяет он, и еще: Никогда, пребывая в несчастье… чтоб в словах было только несчастье…