Джалол Икрами - Двенадцать ворот Бухары

«Люди давно говорили, что будет война, вот она и началась. Кто знает, чья сторона одержит верх в этой войне? Если, как и в прошлый раз, эмир окажется сильнее, что будет с людьми? Опять кровопролитие, опять убийства, казни джадидов? Дай бог, чтобы этого не было, да сжалится господь над людьми, да пошлет бедному народу мирную жизнь, чтобы и мы вздохнули спокойно!.. Неужели господь не услышит нашу мольбу?

Но что же могло случиться с Мираком? Почему он так запаздывает? Разве долго продать мешок дынь? А вдруг его забрали? Нет, надо идти в Каган, узнать, искать его!»

Сайд Пахлаван раздумывал, как быть, и вдруг услышал топот. Он вскочил и стал жадно смотреть в сторону Кагана, но дорога была по-прежнему пуста, это из кишлака выехал дехканин верхом на осле.

— А, Сайд Пахлаван! — сказал он. — Что вы здесь сидите?

Ждете кого-нибудь?

— Да, — сказал Пахлаван, — сын мой, Мирак, поехал в Каган, что-то задержался, я беспокоюсь…

— Э, полно, — сказал беззаботно дехканин, — не беспокойтесь, еще рано. Приедет… — Он хотел проехать, но Сайд Пахлаван остановил его:

— Нас есть, брат?

— Есть. Хотите? Давайте!

Сайд взял тыквочку-табакерку, положил под язык щепотку табака, потом отсыпал себе на листочек с дерева еще две-три щепотки и вернул табакерку хозяину.

— Четыре года воздерживался, — сказал он. — А сейчас вот захотелось. Ну, спасибо, будьте здоровы!

— И вы тоже! — сказал дехканин и добавил: — Да не беспокойтесь, никуда не денется ваш сын, вернется!

Дехканин уехал. Сайд опять остался один. Крепкий нас жег ему язык, это было приятно и немного успокоило его. Через несколько минут, выплюнув нас и прополоскав рот свежей водой, он лег на траву и опять стал смотреть на дорогу в Каган. На дороге никого не было видно. Но зато в траве шла своя жизнь, множество живых существ копошилось тут, занимаясь своими делами. Длинноногие муравьи, быстрые и подвижные, ухватив челюстями по зерну, спешили к дому и, сталкиваясь с другими, касались их усами, словно расспрашивали о чем-то… Кузнечики, стрекоча, гонялись друг за другом. Как беззаботны эти кузнечики. Есть ли у них дом и семья, жена и дети? Без детей жить трудно, но тревожиться о детях еще тяжелее!

«Но что же все-таки с Мираком? — спрашивал себя Сайд Пахлаван и невольно вновь положил под язык нас. — Солнце уже высоко, за это время можно было три мешка дынь продать. Или глупый мальчишка решил продать подороже, получить побольше денег? Не знает, что война в Бухаре началась. И никто ему не сказал…»

Он выплюнул табак, опять прополоскал рот водой из арыка. И, вновь посмотрев на дорогу, увидел какое-то пятнышко, двигавшееся к кишлаку. Он вскочил и стал вглядываться. «Да, конечно, кто-то едет на осле… Как будто Мирак… Да, конечно, это он, это Мирак. Слава, слава богу!»

От волнения Сайд Пахлаван хотел опять заложить нас под язык, но удержался, выбросил нас подальше и даже руки вымыл. А Мирак, увидев отца издалека, радостно закричал:

— Отец, отец! Все хорошо!

Дела наши прекрасны!

Сайд Пахлаван, не слушая радостных и несвязных слов сына, снял его с осла, поцеловал, прижал к груди, и слезы полились из его глаз.

Мирак никогда еще не видел своего отца таким взволнованным и спросил удивленно:

— Что с вами, отец?

— Хорошо, что ты приехал, сынок, а то я уж собирался идти в Каган тебя разыскивать.

— Почему?

— Разве ты ничего не слышал? В Кагане газават. Война идет.

— В Кагане все хорошо! — сказал Мирак и, погоняя осла впереди себя, пошел с отцом, на ходу рассказывая, что он видел и слышал. — В Кагане нет войны, — говорил он, — война идет в Бухаре… Жаль, что нельзя посмотреть! В Кагане солдаты, военные… Говорят: «Привези еще дынь».

— А ты что? — спросил Сайд Пахлаван, гордясь своим смельчаком сыном.

— Я сказал: «Хорошо. Непременно привезу». Солдаты все свои — мусульмане. Один из них назвал меня братишкой, другой — сынком, третий — племянником… Ей-богу, я правду говорю. Целый мешок денег я набрал… Это все солдатские деньги. Там и урусы есть, и ногаи, но все говорят по-нашему… Они все были за меня, даже поругались из-за меня с персом-перекупщиком…

— С каким персом?

— Ну, такой есть перс-перекупщик, лавочник, такой бородатый… ну, который вам деньги в долг дал… Так вот, солдаты над ним насмехались… Да! Еще там был тот человек, который вчера пришел вечером на бахчу… Ну, тот, с револьвером, который ушел к Наиму в дом. Он и еще один, в кожаной куртке, пошли в дом к персу-перекупщику… Человек с револьвером на меня накричал.

— За что?

— Я просто остановился и рассматривал картинку, а он сказал: «Погоняй своего осла, деревенщина!»

— Какую картинку?

— На большой бумаге нарисовали и к стене прилепили на улице. Ну, я посмотрел.

— Раз она на улице, значит, ее для того и повесили, чтобы все смотрели… Да! А тому человеку жалко стало, накричал на тебя.

Ну, пусть, бог с ним! Спасибо, что ты целым вернулся. Нет, он мне сразу показался дурным человеком… А другой в кожаной куртке, говоришь? Господи, помилуй нас! Хорошо, что не тронули тебя… Ну, а кого еще ты там видел?

— Дядю Хайдаркула видел… Одет по-военному… он с солдатами там. Он сказал, чтобы вы приготовили для солдат фруктов, дынь, сена и ячменя для коней, а они приедут и увезут все, деньги заплатят и мануфактуры дадут.

— Ну что ж, — сказал, задумавшись, отец. — Надо сказать аксакалу, м думаю, он не откажет.

— Войдя в кишлак, Сайд направился прямо к дому. А как же дыни?

— Какие дыни?

— Давайте пойдем на бахчу, еще дынь наберем… дынь отвезу — опять мешок денег привезу!

Оставь что, сынок, — решительно сказал отец. — Недаром говорит! «Пусть половина лепешки, да зато душа спокойна». Хватит на сегодня! Слава богу, что тебе никакого вреда не причинили, — война не шутка, сынок!

Мирак удивился, но не мог ничего возразить, только пробормотал:

— Я бы отвез… и все было бы хорошо…

— Скажи и за то спасибо!

…Прошло пять дней. Пять дней, полных беспокойства, пять дней страха и надежд. Что-то будет? Неужели и эмир бухарский, со всем его великолепием, будет свергнут? Неужели революционеры Бухары победят, свяжут эмира, вздернут его на виселицу? Тогда что же будут делать муллы? А приближенные эмира, те, что носят золотые пояса, куда пойдут?

Сайд Пахлаван, покопавшись в домашнем хламе, отыскал свою табакерку, заброшенную им четыре года назад, и опять стал закладывать под язык нас. Он плохо спал по ночам. Даже к работе как будто остыл, ходил часа на два в поле, задавал работу Мираку и возвращался в кишлак, садился у входа в мечеть и ждал вестей из Бухары. Вечером, придя домой, ел что-нибудь и снова брался за табак.

— Да что вы так сокрушаетесь, отец? — говорила ему жена. — От судьбы не уйдешь! Что со всеми будет, то и с нами! У нас ни особенного имущества, ни богатства нет, чтобы так беспокоиться!